нового” начальника эскадры, который зорко оглядывал “Могучий”.Стояла мертвая тишина. Слышно было, как на “Коршуне” скомандовали:— Малый ход!“Коршун” “резал” корму “Могучего”.Все офицеры на “Могучем” держали руки у козырьков. Приложил руку к козырьку и адмирал, но, казалось, не взглянул на капитана.Пройдя почти вплотную около “Могучего”, адмиральский корвет круто повернул и пошел по борту “Могучего”.— Здорово, ребята! — раздался громкий и приятный голос адмирала.— Здравия желаем, ваше-ство! — раздался ответный крик полутораста матросов.“Коршун” обошел “Могучего” и бросил якорь.В ту же минуту капитан отвалил от борта и направился к адмиралу.Матросов распустили из фронта.Между ними шли разговоры об адмирале. Все находили, что, судя по лицу, он с большим рассудком. Даже по голосу его нашли признаки того, что он, верно, “добер”.Еще бы! Им так хотелось, чтобы он был “добер” и освободил наконец от Собаки.Капитан что-то долго не возвращался.Наконец вельбот пристал.— Была, значит, выволочка! — шепнул боцман. VI Действительно, капитан взошел на палубу, видимо расстроенный.Что-то растерянное, жалкое и недоумевающее было в его осунувшемся и словно постаревшем лице.Он вошел в каюту, беспомощно опустился в кресло и задумался.Наконец он переоделся и велел Никишке позвать старшего офицера.— Не приказывайте унтер-офицерам ловить этого подлеца… Оказывается, нельзя! — с кислой усмешкой проговорил Нерешимов.— Я уже передал ваше приказание, Петр Александрович!— Отменить.— Есть!— Мичмана Неверина выпустить из-под ареста.— Слушаю-с.— И… и новый адмирал недоволен мною… Я, видите ли, бесцельно жесток с командой… Очень недоволен… И показал мне газеты… Нынче и газеты принимаются во внимание… Как же-с.— Какие газеты?— Прошлогодние, американские… когда мы были в Сан-Франциско…— Что ж там, Петр Александрович?— Адмирал нашел, что в газетах писали позорные обо мне вещи… Что на рейде раздавались крики наказываемых людей… Видно, не надо было пороть в чужом городе да еще у подлецов, которые всякие пустяки печатают в газетах… Это, конечно, ошибка с моей стороны… Надо было пороть в море… И адмирал — он ведь нынче против строгих наказаний, а давно ли отлично перепарывал всех марсовых, если работали на минуту позже? — так он спрашивал: правда ли хоть часть того, что описано в газетах… Я, конечно, не врал ему… Мне нечего было стыдиться… Я сказал, что действительно строго наказывал матросов и считал себя вправе наказывать, чтобы корвет был в исправном виде, как следует военному судну… И не скрыл, что хотел поймать беглеца, если консул не хотел мне поймать негодяя… И доложил, что если я и строг, то ради пользы службы… Зато у меня и работают!.. Марселя в пять минут меняют… Но… адмирал нашел, что будто бы всего этого можно достичь и без порки… Новые, видите ли, веяния, а я не умею приспособляться, как его превосходительство… Вчера дантист, а сегодня пишет против телесных наказаний… Читали статью адмирала в “Морском сборнике”?..— Читал.— Сказал, что назначит следствие, а пока… пока…Челюсти капитана затряслись.— А пока адмирал отрешил меня от командирства… Завтра съеду на берег и уеду в Россию… Советует подать в отставку… Новые, говорит, порядки… Телесные наказания отменены… Требования от капитанов иные… А я-то чем виноват! — прибавил капитан.Он, видимо, не понимал, за что должен подавать в отставку. До сих пор его считали образцовым капитаном и вдруг…— Больше не будет приказаний, Петр Александрович?— Отпустить команду на берег и сегодня же примите от меня корвет…Старший офицер ушел.На корвете скоро узнали о новости, и корвет точно ожил. Обрадованные матросы благословляли адмирала. Многие крестились, что избавились от Собаки.— Одно благоухание! — говорил, заплетая языком, баталер, возвратившись вечером с берега.— Собаке бы скрозь строй! — кричал Лещиков, поднятый с баркаса на гордешке.Собака слышал эти слова и не приказал “снять” шкуру с Лещикова.Капитан долго ходил в эту ночь взад и вперед по шканцам и о чем-то думал и, казалось, чего-то не понимал.С берега, горевшего огнями ярко освещенных домов, доносились звуки музыки. А усеянное звездами небо было так красиво. И ночь была тепла и обаятельна.Но капитан ничего этого не чувствовал.Ему жаль было расставаться с “Могучим”, которым командовал пять лет.Ему тяжело было оставлять морскую службу, которую любил и с которой свыкся.И он ходил по палубе, и по временам его вздрагивающие губы шептали:— За что? За что?

1 2 3 4 5