И я уж вам, говорит, всю правду, Дун, скажу. Она вас вовсе не любила, а только льстилась на то, что будет лавочницей… И ее, говорит, без вас навещал один приказчик из фруктового магазина и очень ей нравился… И она говорила, что он не пьет и гораздо красивее и моложе вас… „Этот, говорит, русский совсем неотесанный, и ему за сорок лет, и нос у него красный, и глаза, говорит, телячьи“… Но я заступалась за вас, Дун. По мне, вы были бы мужем, лучше которого и не надо!» Это она, чтоб меня обнадежить, прибавила… потому видела мою расстройку.
Дунаев сердито сплюнул и продолжал:
— Как прострекотала она свое, я и спрашиваю: «А деньги мои где? Она их оставила?» — «Какие деньги?» — спрашивает и выпялила глаза.
— Я сказал ей насчет пяти тысяч, как это отдал ей спрятать для сохранности.
— Что же она? — нетерпеливо спросил Чайкин.
— Сперва очень бранила Клару, а потом смеялась…
— Чему?
— А моей глупости. И прямо-таки в лицо назвала меня болваном и спросила: «Так-таки все деньги и отдали?» — «Все», — говорю. «И у вас ничего нет?» — «Ничего!» — «Дурак вы и есть, Дун, и Клара вас ловко надула… Положим, говорит, нехорошо, а ловко!» И тут же объяснила, что Кларка, значит, всю эту музыку задумала давно, так как еще до моего приезда предупредила хозяев, чтоб ее рассчитали, и, как я отдал ей деньги, она в ночь собралась и уехала.
— Куда ж она уехала? — спросил Чайкин.
— В Нью-Йорк. На пароходе сегодня утром… с моими денежками. Так и рассыльный, что у гостиницы стоит, мне объяснил. Он и вещи ее возил на пароход и видел, как она уехала. Ну, я из гостиницы в отчаянности побежал в участок…
— И что же?
— Как рассказал я в чем дело, — смеются как оглашенные.
— Чему?
— Да все тому же! — раздраженно крикнул Дунаев.
— А вернуть денег нельзя?
— Затем я и ходил… Но только в участке ничего не вышло. «Какие, говорят, доказательства, что вы, как настоящий джентльмен, не сделали вашей невесте свадебного подарка?» И три полицейских покатывались от смеха. «А судом, спрашиваю, разве нельзя?» — «Если, говорит, хотите отсидеть три года в тюрьме за клевету, то, разумеется, можно!» И опять хохочут. А один спрашивает: «Вы, конечно, русский?» — «Русский!» — «Ну, так я и знал!» — говорит. «Почему? — спрашиваю: — Разве русские в чем-нибудь дурном замечены? Или вы полагаете, что я облыжно показываю?» — «Напротив, говорит, вполне верим, что не облыжно, потому что никто другой, кроме русского, не пришел бы сюда признаваться в такой глупости, какую сделали вы». И снова заливаются… Оттуда я как ошпаренный прибежал сюда! — заключил свой рассказ Дунаев.
И он неожиданно хватил себя кулаком по лбу и воскликнул:
— И поделом тебе, дураку! Тоже жениться вздумал! Вперед наука!
— Чем же ты теперь займешься?
— Известно, чем. Опять в возчики пойду. Тут есть контора. Меня знают и опять капитаном возьмут.
— Может, тебе денег нужно, так возьми! — предложил Чайкин.
— Не нужно мне денег… У меня есть пятьдесят долларов. Хорошо, что еще и эти не отобрала!
И с этими словами Дунаев стал раздеваться, чтобы лечь спать.
— А ты, Чайкин, когда едешь? — спросил он, уже лежа под одеялом.
— Завтра с вечерним пароходом.
— А ты хотел с утренним?
— Надо у Абрамсона побывать…
— Охота к нему ходить… Он тебя, жид, обманно хотел на судно определить, а ты с ним связываешься… Нешто хорошим он ремеслом занимается?.. Сманивать матроса, давать сонную водку да вроде как продавать его на купеческие корабли.
— Он теперь не дает сонной водки.
— Все равно… низким делом занимается… Лучше не ходи… Еще как бы не усыпил тебя да не обобрал дочиста.
Чайкин, разумеется, не сказал, что дал Абрамсону на торговлю его ваксой денег и что, кроме того, дал денег на отправку Ревекки за город, и проговорил:
— Тоже, если разобрать по-настоящему, то и Абрамсона нельзя вовсе осудить…
— Это жидюгу-то?
— А разве жид не такой же человек? У бога, брат, все равны…
— Христа-то жид продал!
— Один Иуда не пример… И христиане бога продают, живя не по совести… А если Абрамсон и занимался нехорошим делом, так от нужды… Надо прокормиться с семьей…
— Ну, ты всякого разбойника готов оправдать… С тобой не сговоришь… По-твоему, может оказаться, что и эта воровка Клара не виновата?
— Виновата, но только…
— Что? — нетерпеливо перебил Дунаев.
— Но только надо разобрать, по каким таким причинам она потеряла совесть… Может, и были причины, что она на обман такой пошла…
— Скверная баба — вот и причина… Попадись она мне когда-нибудь! Я ее!
— Бабу-то!
— А хоть бы и бабу! Не посмотрю, что бабу в Америке очень почитают. Оттаскаю в лучшем виде; пусть даже за это в тюрьме отсижу.
— Не оттаскаешь!
— Попадись только…
— В тебе сердце оказывает, Дунаев. Отойдет, и ты не только не оттаскаешь, а простишь эту самую Клару!
— Это за пять тысяч долларов? И чтобы простил!? Довольно даже глуп ты, Чайкин… Лучше спать, чем слушать твои несуразные слова…
И Дунаев смолк.
Скоро улегся и Чайкин, но долго не мог заснуть.
И встреча с Кирюшкиным, и приятная весть о том, что Бульдог и Долговязый не будут больше терзать матросов, и полупризнание Макдональда-Дэка в том, что он убил бывшего своего товарища, и одобрение этого убийства Старым Биллем, и, наконец, обман молодой девушки — все это произвело сильное впечатление на его чуткую, впечатлительную натуру; и все это невольно возбуждало работу мысли этого искателя правды.
И он с каким-то мучительным беспокойством раздумывал об этих людях, стараясь объяснить себе их поступки, и чувствовал, что и убийце Макдональду в его сердце не только нашлось оправдание, но что этот убийца возбуждает в нем симпатию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123