— Бог отплатит вам за все, Василий Егорович. И за Ривку, и за меня, и за Сару…
Чайкин пожал сухую горячую руку Абрамсона и тихо вышел за двери.
В дверях он столкнулся с Сарой. Та обрадовалась, увидав Чайкина, и объяснила, что возвращается с работы раньше, чтобы побыть около мужа. Он что-то плох последнее время.
— Как вы его нашли?
— Надо бы доктора.
— Доктора? А на что позовешь доктора, Василий Егорович? После смерти Ривочки наши дела совсем плохи… Если бы тогда не вы, то и Ривочке нельзя было бы хоть последние ее дни прожить хорошо. Благослови вас бог… Прощайте, Василий Егорович.
И с этими словами Сара вошла в двери.
Но не прошло и двух минут, как она снова выскочила из дверей и пустилась бегом спускаться с лестницы. Внизу она нагнала Чайкина, быстро схватила его руку, поцеловала ее и побежала назад.
Чайкину было невыносимо грустно, когда он вышел на улицу и направился не туда, куда собирался, а в госпиталь, чтобы сказать мисс Джен о больном еврее и попросить ее что-нибудь сделать для него.
После того как мисс Джен обещала прислать к Абрамсону доктора и навестить его сама, Чайкин пошел к Джаксонам сделать им прощальный визит и увидать спасенную им девочку, из-за которой он чуть было не погиб и которая от этого была еще ближе его сердцу.
И какая она была ласковая, эта маленькая черноглазая Нелли, когда приходила раз в неделю вместе с мистрис Джаксон навещать его. И с какою заботливою нежностью расспрашивала она о здоровье «милого Чайка», передавая ему разные лакомства, купленные, как говорила она не без некоторой гордости, на ее «собственные деньги». «Я получаю от папы один доллар в неделю», — прибавляла она, словно бы желая объяснить, откуда у нее собственные деньги.
2
Был пятый час одного из тех мягких и теплых осенних дней, какие часто бывают в благодатной Калифорнии, и Чайкин думал сперва пешком пройти от госпиталя до улицы, в которой жили Джаксоны.
Но когда Чайкин узнал от полисмена, к которому обратился с просьбой указать дорогу, что улица, которую он искал, находится в другом конце города и что идти туда не менее получаса, он, уже почувствовав усталость от долгой ходьбы после целого месяца вынужденного сиденья, сел в конку, по бокам которой крупными буквами было написано на большом планките название улиц, по которым должен проходить трамвай, как называют конку американцы.
Места внутри вагонов не было, и Чайкин остался на площадке, на которой толпилось несколько человек, не обращая друг на друга ни малейшего внимания и не извиняясь, когда приходилось протискиваться и бесцеремонно наступать на чужие ноги.
И какой-то толстяк, выходивший из трамвая, так наступил на ногу Чайкина, что тот поморщился от боли.
— Надо было убирать ноги и не зевать! — с добродушным смехом проговорил вместо извинения янки.
И, спрыгивая на ходу, он потерял равновесие и упал навзничь.
— Не надо скакать, если не умеете! — сердито проворчал кондуктор.
— А вам какое дело? — огрызнулся толстяк, стараясь подняться.
— Если расшибли голову, я остановлю трамвай! — крикнул кондуктор.
— Убирайтесь к черту! — крикнул вдогонку толстяк, поднявшись на ноги.
Чайкин невольно улыбнулся этому обмену любезностей и заметил, что ни один из стоявших на площадке пассажиров не обратил ни малейшего внимания на падение толстяка, точно на мостовую шлепнулся не человек, а мешок с овсом; никто не повел бровью, не проронил слова. И ни один из проходивших через улицу не подошел к нему, чтобы помочь подняться. Справляйся, мол, как знаешь сам!
Но зато его удивило необыкновенно почтительно-любезное отношение к дамам, которому он был свидетелем, когда после остановки трамвая у перекрестка занял освободившееся место внутри трамвая.
Через несколько времени после этого на площадку вспрыгнули две молодые барышни, и те же пассажиры площадки, которые столь бесцеремонно наступали на ноги мужчинам, немедленно расступились, толкая друг друга, чтобы дать проход барышням. И, несмотря на то, что вагон был полон, они вошли и, озирая мужчин, подошли к двум более молодым мужчинам, видимо щадя стариков, и стали против них.
И немедленно эти два господина уступили барышням свои места и пошли на площадку. Затем вошла какая-то бедно одетая старушка. Чайкин про себя подумал, что ей никто не уступит места и что ей придется стоять, и хотел было подняться, чтобы предложить ей свое место, но в эту минуту уже поднялся какой-то щегольски одетый молодой господин, против которого остановилась старушка, и ушел на площадку.
«Почитают здесь женский пол!» — подумал Чайкин и продолжал свои наблюдения над пассажирами.
— Извините… скоро Гольм-стрит? — обратился Чайкин к соседу.
— Проехали! — хладнокровно ответил сосед.
Чайкин бросился опрометью из вагона и, не стесняясь, пробивал себе дорогу локтями, чтобы соскочить с трамвая.
— Гольм-стрит! — обратился он к кондуктору.
Кондуктор кивнул головой назад и потом влево.
— Не бросайтесь как полоумный! — прибавил он, заметивши испуганно-растерянный вид Чайкина и сразу признавши в нем иностранца.
И пока Чайкин протискивался к выходу, он услышал, как двое янки держали на него пари:
— Доллар, что шлепнется!
— Доллар, что не шлепнется!
— Прибавлю два доллара, что шлепнется! — крикнул какой-то новый голос.
— Держу! — ответил кто-то.
Державшие пари смотрели, как соскочит Чайкин. Трамвай был на полном ходу.
Он соскочил, на мгновение качнулся, но, сохранив равновесие, остался на ногах и, добродушно улыбаясь, глядел вслед убегавшему трамваю.
До его ушей долетели одобрительные крики державших за то, что он не шлепнется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123