– говорили про него матросы.– Чудак, – говорит боцман, но побаивается Леонтия, потому Леонтий шутить не любит, а коли обидят его понапрасну, то он обиды не стерпит.На корвете Рябкин водки не пил. Он, кажется, мало ее пить не любил… Зато на берегу пил до беспамятства и сильно буйствовал. Почти всегда на корвет привозили его мертвецки пьяным и со шлюпки подымали на веревке.Еще мрачнее, еще суровее на другое утро бывал Леонтий и, будто совестясь, не подымал глаз, если кто из начальства с ним заговаривал…Офицеров, что с матросами заводили разговоры от нечего делать, Леонтий не любил… Я это знал и, несмотря на все мое желание узнать кое-что о его прошлой жизни, самого его никогда не спрашивал, будучи уверен, что он и мне ответит так же, как ответил одному из корветских офицеров.– Что ты, Рябкин, все скучаешь? – спросил его однажды один мичман.Леонтий только вскинул глазами и продолжал строгать блочек…– Что, скучно по Кронштадту, что ли?..– А вам от этого легче станет, коли я скажу, ваше благородие?– Я так… узнать хотел…– Нечего и узнавать, ваше благородие, – угрюмо отвечал Леонтий, и мичман отошел прочь.Леонтий был прямой человек и фальши в других терпеть не мог… Сам обид не переносил и других никогда не обижал. Напротив, молодых матросов из рекрут защищал всегда от нападок и глумлений старых.Живо запечатлелась у меня следующая сцена.Вошли мы в Немецкое море Немецкое море – другое название Северного моря.

. Ветер был изрядный, качка сильная… Некоторые из матросов, впервые попавшие в море и не успевшие еще привыкнуть ко всем суровостям морской службы, струхнули порядочно… Один из рекрутов, – молодой такой, славный матрос лет двадцати, с необыкновенно симпатичной физиономией, – сидел, прижавшись к баркасу, и, бледный, печальный, со страхом глядел на высокие волны, что, словно горы, подымались сбоку и будто залить хотели совсем корвет…– Что, ватрушка олонецкая?.. Чай, теперь и маменьку с тетенькой вспомнил, – глумился над ним Куличков, матрос из кантонистов. Матрос из кантонистов. – Кантонист – так в крепостной России называли солдатских и матросских детей, с самого рождения прикрепленных к военному ведомству и воспитывавшихся в особой школе; по ее окончании их обычно на 20 лет зачисляли на военную службу.

– Что, трусишь?– Страшно… Волна вздымается-те как… И нутро мутит, – оправдывался новичок…– Эх, баба ты!.. Вот я боцману скажу… он тебя на марс пошлет. Там те растрясет.– Не трожьте, дядя!..– Ну, дай чарку за тебя.– Пейте, что теперь водка…– Я те дам водки, шкура ты барабанная, учебная крыса… Что молодого обижаешь?.. Смотри, Куличков!..И сказавший это Леонтий так взглянул на Куличкова, что тот только пробормотал:– Я ведь шутю…– Так впредь не шути!.. А ты чего спужался, матросик, аль страшно?.. Привыкнешь, паря, обтерпишься, – ласково вдруг заговорил Рябкин.– Противно мне… море-то… дядя…– Зови меня, матросик, Левонтьем. Какой я тебе дядя? А что противно, так оно всякому спервоначалу-то противно…– Тяжело терпеть, Левонтий, – грустно сказал Василий.– А что?– Тоже жалко своих… мать-то… как, и опять Апроська… первой год женился.Василий безнадежно махнул рукой, а Леонтий ласково глядел своими выразительными глазами на молодого рекрута и немного погодя сказал:– Ты, Вася, коли что там с работой не справишься, у меня спроси… Да не робей, брат. А кто обижать захочет, спуску не давай… Что, аль опять мутит?..– Мутит, Левонтий, – как смерть бледный, отвечал первогодок-матрос…– Пойдем, брат, сухаря съешь…И он заботливо свел матроса на палубу.Потом Леонтий так привязался к молодому матросу, что обида Василию была и ему обидой. Словно нянька ходил он за ним, и через два месяца из него вышел такой лихой матрос, что Леонтий, глядя, бывало, как Василий бесстрашно крепит брамсель в свежий ветер, улыбался, и лицо его светлело.Леонтий мало говорил с своим любимцем на корвете. Он разговора не любил, но на деле показывал привязанность своей любящей натуры и ласково выслушивал нехитростные воспоминания молодого матроса, даже сочувственно улыбался, когда молодой матрос так порывисто, так горячо рассказывал о молодой Апроське.Под пьяную руку Леонтий был словоохотливее.На берегу он был всегда вместе со своим фаворитом, но пить его не приучал.– Што толку-то в ней… в эфтой водке-то; не пей, Вася, никогда не пей… Гадость она!.. Не с добра ее пьют, – угрюмо говорил Леонтий и залпом выпивал стакан крепкого спирта.Как попал Леонтий в рекруты, об этом в подробности не знал никто. Знали только, что он пошел из дворовых. Да еще молва по корвету ходила, будто любовишка какая-то скрутила Леонтия, что прежде он не такой был.Случай привел меня узнать кое-что про его прошлое от него самого же в одном из брестских кабаков.Знаете ли что, читатель! Много, очень много тяжелого и трагического подчас бывает в жизни матроса.С виду, кажется, благоденствует матрос – и сыт, и одет, будто и весел, песни по вечерам поет, а вглядитесь поглубже, прислушайтесь иногда темной ночью, сидя на вахте, как какой-нибудь молодой матрос про свою деревню рассказывает, или как старик-матрос клянет идола экипажного командира, от которого он просился на три года в «дальнюю»… «безвестную»…Не всякому русскому матросу радостно дальнее плаванье. А он и туда даже сам иной раз просится… Знать, уж больно солоно пришлось от чего-нибудь. Одного жена безжалостная погнала в «дальнюю»… «Скопи мне, мол, денег»… Другого, какого-нибудь безответного, били да пороли до того, что даже и терпеливый русский матрос не стерпел и пошел проситься в «кругосветку», надеясь, что в плавании легче будет…И терпит все матрос.
1 2 3 4 5 6 7