– Как вы его находите? – произнес он. – Не правда ли, прекрасное лицо?.. Вот взгляните…
И он достал из стола еще несколько портретов и подал мне. Это все были фотографии его жены, их было, кажется, штук двадцать, снятых в разное время в разных позах и костюмах.
– Ну что?
– Фотографии очень хорошие…
– Да… – задумчиво как-то проговорил он, – хорошие, а вот я вам покажу другое лицо! – сказал он, и при упоминании об этом лице его собственное лицо как-то вдруг прояснилось, стало светлее, и в глазах засветился какой-то чудный луч глубокой любви.
Он достал большую фотографию и подал мне. Это был портрет молодой женщины, необыкновенно симпатичной. Что-то знакомое промелькнуло мне в этих чудных чертах необыкновенно милого, несколько строгого лица. Я посмотрел на Василия Николаевича и догадался.
– Это ваша сестра?
– Да, – улыбнулся он. – Мы похожи!.. К несчастию, только лицами! – добавил он. – Чудная душа! Ах, какая это душа, если б вы знали!
Когда он заговорил о ней, я залюбовался на него. Такое благоговение было в его лице…
– Я ее увижу… непременно. Нельзя же… надо наконец… – вдруг проговорил он, думая, по обыкновению, вслух. – Я разузнаю адрес…
В это время раздался звонок.
Первушин видимо оробел. Он быстро спрятал портреты, убрал со стола водку и испуганно взглянул на меня.
– Который час?.. – проговорил он.
– Двенадцать.
– Как рано!.. – обрадовался он и видимо стеснялся моим присутствием.
Я хотел было уйти, как около раздались легкие шаги, и на пороге появилась моя соседка. Она была гораздо красивее, чем тогда, когда я видел ее в первый раз. Шикарное шелковое платье обхватывало ее стройный стан; из-под роскошной шляпки выбивались белокурые пряди; лицо было оживлено и казалось свежее от горевшего на щеках румянца. Она вся улыбалась и внесла за собой какой-то неуловимый, щекотавший нервы аромат. Заметив меня, она ответила на мой поклон самым грациозным, любезным кивком хорошенькой головки. Во всех ее движениях сказывались грация и такт светской женщины.
– Я просто в восторге от Паска ! – проговорила она, обращаясь к мужу. – Что за прелесть актриса! какой ум, какая игра! Однако ты, Вася, рассеянный какой… Ты нас не знакомишь? – указала она на меня и подошла ко мне, проговорив: – Зоя Михайловна Первушина.
Я назвал свое имя.
О первой встрече ни полслова.
– Ну, пойдемте, господа, пить чай… Иди же, Вася… Ты здоров?..
Он кротко так взглянул на нее и отвечал:
– Здоров, Зоя… здоров, что мне делается?
Мы пили чай в столовой. Зоя Михайловна говорила без умолку. Она видимо находилась под впечатлением пьесы и игры. Василий Николаевич с любовью слушал жену, и когда она делала особенно удачные замечания, он значительно покачивал головой и смотрел на меня, будто желая сказать: «видите ли, какая она умная и хорошая».
Однако скоро она умолкла, и веселое расположение духа исчезло. На лицо налетела какая-то тень. Она смолкла и задумалась. Первушин беспокойно взглядывал ей в лицо. Я поспешил уйти.
III
Прошло месяца два. Я редко видал своих новых знакомых. Первушин почти не заходил и не звал меня к себе. За стеной было совсем тихо, и по вечерам я уже не слыхал обыкновенных разговоров хозяйки со Степанидой. Оказалось, что спальня была переведена в другую комнату.
Степанида по обыкновению помалчивала. Раз как-то, когда я спросил о здоровье Василия Николаевича, она ответила, что он нездоров. По грустному лицу доброй старухи я догадывался, что там опять было неладно.
– Что с ним?
– Кашляет все.
– Бедный!
– Ну, и она, моя голубушка, тоже бедная.
– Хороша бедная! – заметил я, – веселится, бегает из дому, а он чуть не на ладан дышит.
– Молчите, коли не знаете! – рассердилась старуха.
– Да нечего и знать… Вы-то что так заступаетесь?
– Я-то? Да ведь я вынянчила Зоюшку. Крепостная еще ихняя была. Как же мне не заступаться… И кто же за нее заступится, за бесталанную!..
На старом лице Степаниды видна была глубокая скорбь, а в словах звучала такая теплая нотка, что я не мог не засмотреться на ее доброе лицо.
– Да ты что на меня уставился? – спросила Степанида, вдруг начиная говорить мне «ты».
– Ничего… Тоже и его жалко.
– А то как же… Такая душа и…
Она не договорила и махнула как-то безнадежно рукой.
Однажды я сидел у себя в комнате, как вошел Первушин. Он совсем осунулся и похудел еще более. Он был не в халате, как обыкновенно, а в потертом черном сюртуке, подал руку и заходил по комнате. Я заметил в нем какую-то странную решимость, вовсе не идущую к его робкому виду. Он ходил и говорил вполголоса:
– Она зовет… Уйду. Надо ж наконец… я не позволю… все, что хочешь, но не касайся сестры. Она святая… Я этого не переношу.
Он остановился, странно оглянулся вокруг и вдруг замолчал. Видимо ему хотелось поговорить, но он чего-то стеснялся.
– Знаете ли что… – начал было он и замахал рукой, как-то печально улыбаясь. – Не то!.. У вас есть вино? – вдруг спросил он.
– Нет.
– Нет – и не надо. Редко две половинки сходятся… Уравнение, в котором х равен… чему х равен?
– Пойдемте-ка, Первушин, прогуляемтесь лучше.
– В самом деле, пойдемте, – обрадовался он. – Но как же шапка?
– Какая шапка?
– Моя! – робко заметил он. – Она у Степаниды, у этой доброй души, которая всю свою жизнь отдала другим, но стережет мою шапку.
– Так я возьму ее.
Я вышел из комнаты и пошел в кухню. Когда я попросил у Степаниды шапку Василия Николаевича, она спросила: «зачем, куда теперь идти… первый час!» Но когда я настаивал и сказал, что мы идем гулять вместе, она пошла к барыне, скоро вернулась оттуда, дала мне шапку и маленькую записочку от Зои Николаевны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13