IV
В начале первого часа, когда в порту зашабашили, из военной гавани, где вооружался «Копчик», вернулся домой Василий Михайлович Лузгин, довольно полный, представительный брюнет, лет сорока, с небольшим брюшком и лысый, в потертом рабочем сюртуке, усталый и голодный.
В момент его прихода завтрак был на столе.
Моряк звонко поцеловал жену и сына и выпил одну за другой две рюмки водки. Закусив селедкой, он набросился на бифштекс с жадностью сильно проголодавшегося человека. Еще бы! С пяти часов утра, после двух стаканов чая, он ничего не ел.
Утолив голод, он нежно взглянул на свою молодую, приодетую, пригожую жену и спросил:
— Ну что, Марусенька, понравился новый денщик?
— Разве такой денщик может понравиться?
В маленьких добродушных темных глазах Василия Михайловича мелькнуло беспокойство.
— Грубый, неотесанный какой-то… Сейчас видно, что никогда не служил в домах.
— Это точно, но зато, Маруся, он надежный человек. Я его знаю.
— И этот подозрительный нос… Он, наверное, пьяница! — настаивала жена.
— Он пьет чарку-другую, но уверяю тебя, что не пьяница, — осторожно и необыкновенно мягко возразил Лузгин.
И, зная хорошо, что Марусенька не любит, когда ей противоречат, считая это кровной обидой, он прибавил:
— Впрочем, как хочешь. Если не нравится, я приищу другого денщика.
— Где опять искать?.. Шуре не с кем гулять… Уж бог с ним… Пусть остается, поживет… Я посмотрю, какое это сокровище твой Чижик!
— Фамилия у него действительно смешная! — проговорил, смеясь, Лузгин.
— И имя самое мужицкое… Федос!
— Что ж, можно его иначе звать, как тебе угодно… Ты, право, Маруся, не раскаешься… Он честный и добросовестный человек… Какой фор-марсовой был!.. Но если ты не хочешь — отошлем Чижика… Твоя княжая воля…
Марья Ивановна и без уверений мужа знала, что влюбленный в нее простодушный и простоватый Василий Михайлович делал все, что только она хотела, и был покорнейшим ее рабом, ни разу в течение десятилетнего супружества и не помышлявшим о свержении ига своей красивой жены.
Тем не менее она нашла нужным сказать:
— Хоть мне и не нравится этот Чижик, но я оставлю его, так как ты этого хочешь.
— Но, Марусенька… Зачем?.. Если ты не хочешь…
— Я его беру! — властно произнесла Марья Ивановна.
Василию Михайловичу оставалось только благодарно взглянуть на Марусеньку, оказавшую такое внимание к его желанию. И Шурка был очень доволен, что Чижик будет его нянькой.
Нового денщика опять позвали в столовую. Он снова вытянулся у порога и без особенной радости выслушал объявление Марьи Ивановны, что она его оставляет.
Завтра же утром он переберется к ним со своими вещами. Поместится вместе с поваром.
— А сегодня в баню сходи… Отмой свои черные руки, — прибавила молодая женщина, не без брезгливости взглядывая на просмоленные, шершавые руки матроса.
— Осмелюсь доложить, враз не отмоешь… — Смола! — пояснил Федос и, как бы в подтверждение справедливости этих слов, перевел взгляд на бывшего своего командира.
«Дескать, объясни ей, коли она ничего не понимает».
— Со временем смола выйдет, Маруся… Он постарается ее вывести…
— Так точно, вашескобродие.
— И не кричи ты так, Феодосии… Уж я тебе несколько раз говорила…
— Слышишь, Чижик… Не кричи! — подтвердил Василий Михайлович.
— Слушаю, вашескобродие…
— Да смотри, Чижик, служи в денщиках так же хорошо, как служил на корвете. Береги сына.
— Есть, вашескобродие!
— И водки в рот не бери! — заметила барыня.
— Да, братец, остерегайся, — нерешительно поддакнул Василий Михайлович, чувствуя в то же время фальшь и тщету своих слов и уверенный, что Чижик при случае выпьет в меру.
— Да вот еще что, Феодосии… Слышишь, я тебя буду звать Феодосием…
— Как угодно, барыня.
— Ты разных там мерзких слов не говори, особенно при ребенке. И если на улице матросы ругаются, уводи барина.
— То-то, не ругайся, Чижик. Помни, что ты не на баке, а в комнатах!
— Не извольте сумлеваться, вашескобродие.
— И во всем слушайся барыни. Что она прикажет, то и исполняй. Не противоречь.
— Слушаю, вашескобродие…
— Боже тебя сохрани, Чижик, осмелиться нагрубить барыне. За малейшую грубость я велю тебе шкуру спустить! — строго и решительно сказал Василий Михайлович. — Понял?
— Понял, вашескобродие.
Наступило молчание.
«Слава богу, конец!» — подумал Чижик.
— Он больше тебе не нужен, Марусенька?
— Нет.
— Можешь идти, Чижик… Скажи фельдфебелю, что я взял тебя! — проговорил Василий Михайлович добродушным тоном, словно бы минуту тому назад и не грозил спустить шкуру.
Чижик вышел словно из бани и, признаться, был сильно озадачен поведением бывшего своего командира.
Еще бы!
На корвете он казался орел-орлом, особенно когда стоял на мостике во время авралов или управлялся в свежую погоду, а здесь вот, при жене, совсем другой, «вроде быдто послушливого теленка». И опять же: на службе он был с матросом «добер», драл редко и с рассудком, а не зря; и этот же самый командир из-за своей «белобрысой» шкуру грозит спустить.
«Эта заноза-баба всем здесь командует!» — подумал Чижик не без некоторого презрительного сожаления к бывшему своему командиру.
«Ей, значит, трафь», — мысленно проговорил он.
— К нам перебираетесь, земляк? — остановил его на кухне Иван.
— То-то к вам, — довольно сухо отвечал Чижик, вообще не любивший денщиков и вестовых и считавший их, по сравнению с настоящими матросами, лодырями.
— Места, небось, хватит… У нас помещение просторное… Не прикажете ли цыгарку?..
— Спасибо, братец. Я — трубку… Пока что до свидания.
Дорогой в экипаж Чижик размышлял о том, что в денщиках, да еще с такой «занозой», как Лузгиниха, будет «нудно».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20