На другой день, после полудня, открылся Толбухин маяк. Ветер чуть засвежел, и “Вихрь” ходко приближался к Кронштадту.Григорий, стоя у руля, с каким-то страхом ожидал прихода на рейд и съезда на берег. XVI — Груня, а Груня… ты дома?Ответа не было.И Ивановна, удивленная, что Груня не откликается, прошла за полог.Распростертая на полу, матроска молилась перед образами, у которых горели свечи.— Груня! — окликнула громче старуха.Та поднялась бледная, совсем исхудавшая за последние дни, с большими, ввалившимися, кроткими и потухшими глазами. Ее красивое лицо стало еще красивее и словно бы одухотвореннее и светилось выражением какого-то удовлетворенного тихого покоя.Казалось, что Груню уж не тяготят никакие скорбные думы, не мучат никакие сомнения и она, примиренная, нашла выход из того мрака, которым окутана была ее душа.— И что это ты, Груня, все молишься да молишься? Кажется, давно уж замолила все грехи! — ласково упрекнула Ивановна. — Я окликала тебя, а ты и не слыхала… А двери-то отперты, того и гляди обкрадут… А я нарочно к тебе с рынка прибежала… Сейчас матросик с брандвахты был, сказывал, что “Вихрь” с моря в Кронштадт идет… Готовься мужа принимать… Вечор будет.Груня вздрогнула.— Будет? — переспросила она.— То-то будет… Готовь закуску какую да шти, что ли, свари, да чтобы чай с булками, одним словом, что следует, чтобы честь-честью принять мужа… Да есть ли у тебя деньги?.. А то возьми у меня…— Спасибо, Ивановна… Не надо мне денег…— Ну, а я опять к ларьку… Ужо раньше приду… Да смотри, Груня, помни, что я тебе говорила… Нишкни! А уж если ты так хочешь, я с мужем обо всем поговорю…— Спасибо, Ивановна, за ласку! — дрогнувшим голосом промолвила Груня. — Ты ему, милая, все, все скажи, а я говорить не буду… Скажи, какая я великая грешница, как я мучилась, как молилась, как жалела, что огорчила его, доброго, хорошего… Все скажи… Он, наверно, простит… Он поймет…И с этими словами Груня крепко поцеловала Ивановну.— Да ты что ж это… словно опять замучилась, голубка?— Нет, Ивановна, конец мучениям!— И слава богу!.. Ну, прощай пока, ласточка!— Прощай!Как только что старуха ушла, Груня надела платок на голову, заперла двери на замок, положив ключ на полку в прихожей, куда всегда его клала, когда уходила и думала, что в ее отсутствие придет муж, и, поклонившись на крыльцо, твердой походкой пошла к Купеческой гавани.День стоял мрачный. Ветер так и завывал, проносясь по улицам и поднимая пыль.На Господской улице кто-то сзади окликнул Груню. Она обернулась, увидела Ваську, и по лицу ее пробежала судорога.Она продолжала идти, но Васька догнал ее и сказал:— Смотри, Груня, мужу ни слова, а то — крышка и мне и тебе!Она ни слова не ответила и только прибавила шагу.Навстречу шла кучка матросов. Поравнявшись с нею, матросы хихикнули.Она слышала, как кто-то сказал:— Матроса своего бежит встречать да виниться! Лето-то гуляла с писарьком! А небось форсила… Я-де мужняя жена…Еще какой-то офицер пристал было к ней, но, не получив никакого ответа, пустил ей вслед:— Писарей, видно, любишь, а офицеров нет!Она только ежилась от этих оскорблений и шла все скорей и скорей.Вот и стенка. Она поднялась на деревянную стенку, отделяющую гавань от рейдов, и пошла по ней, придерживая руками раздувающееся платье.Дойдя до угла у Малого рейда, она остановилась и взглянула на море. Знакомый ей “Вихрь” быстро приближался к рейду… Она видела, как убрали паруса и бриг стал на якорь. Она заглянула вниз. Свинцовые волны с шумом разбивались о стенку и обдавали брызгами матроску. Ей сделалось холодно, и тоска охватила все ее существо. Тоска и отчаяние. Но лицо ее по-прежнему было спокойно и полно решимости.Она взглянула на серое небо. В одно мгновение перед ней пронеслась вся ее жизнь, чистая и безупречная до последнего времени… Потом она вспомнила Ваську, позор, грех, мужа — и совсем подвинулась к краю стенки.“Господи, прости!” — прошептали ее уста.И, перекрестившись, она с жалобным тихим криком бросилась в море.Какой-то матросик, проходивший мимо, увидал ее падение и побежал на брандвахту.Послали шлюпку, но тела не нашли. XVII В седьмом часу вечера Григорий пришел домой и, увидав, что дверь на замке, бросился к Ивановне.— Где Аграфена? — спросил он.Ивановна, вся в слезах, молчала.— Где, говорю, жена? сказывай! Или она совсем к полюбовнику сбежала? Говори, старая!— Бога в тебе нет, Григорий!.. Сбежала… Она к богу сбежала, голубка… Она утопилась в море сегодня… Вот где твоя жена!Григорий рыдал, как малый ребенок.Ивановна, всхлипывая от слез, подробно рассказала ему все, что случилось, как подлый писарек ее облестил, как она мучилась, каялась и как сегодня еще утром просила передать мужу, чтоб он ее простил…— А мне и невдомек, что она уж даве решилась извести себя, бедная… Совесть-то, совесть ее замучила!..Григорий всю ночь просидел у себя в комнате, не смыкая глаз.Наутро он оделся и вместо того, чтобы отправиться на бриг, пошел в казарму, где жили писаря.Когда Васька увидел Григория, медленно подходившего к нему, он мгновенно понял весь ужас своего положения и хотел было бежать, но Григорий загородил выход. Страх несчастного животного исказил красивые черты писарька. С каким-то недоумевающим, растерянным и умоляющим взглядом широко раскрытых глаз смотрел он в спокойное и неумолимое лицо матроса и только слабо ахнул, когда Григорий всадил ему в грудь свой матросский нож по самую рукоятку.Затем Григорий вышел из казармы и, явившись в свой экипаж, доложил, что убил писаря Василия Антонова…

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19