— Глупый! С чего ты взял, что ненавистен? — как-то помимо воли ее вырвались эти слова. — Но ты уходи, слышишь, уходи!Но Васька шел к ней.— Уходи, говорят! — в страхе прошептала Груня, отступая назад и чувствуя, как трепещет ее сердце.— Груня… Ненаглядная!.. Помру без тебя!— Уходи, уходи!В голосе ее звучала уже не угроза, а мольба.— Ты гонишь, жестокая! А я должен страдать… Груня… Груня! — говорил он прерывающимся голосом.И, весь охваченный страстью, он уже был около матроски…— Голубка моя… Радость жизни!..— Уйди… Уйди! — повторяла она.Но вместо того чтоб оттолкнуть его, она вдруг порывисто и страстно обвила его шею и крепко прильнула к устам писаренка.Слезы лились из ее глаз, и она, забыв все на свете, шептала:— Вася… Голубчик!.. Желанный ты мой… X Месяц пролетел для Груни словно бы в каком-то счастливом сне.Эта первая настоящая любовь совсем захватила молодую женщину, и она беззаветно отдалась ей со всею силою своей страстной натуры. Она безумно привязалась к Ваське, который в ее ослепленных глазах был и красавцем, и умным, и добрым. Это было какое-то обожание впервые влюбленной женщины, рабское поклонение кумиру. Он казался ей высшим существом и все в нем необыкновенно милым.Богобоязненная и сдержанная прежде, она теперь словно бы хотела себя вознаградить за прежнюю жизнь без любви. Она, казалось, забыла и о грехе и о муже, ни о чем не думая, ничего не пугаясь, — один Вася был для нее источником жизни и радости. Они виделись часто: позднею ночью тихо стучал он в окно, и Груня отворяла его, впуская писарька.Она глядела ему в глаза и, казалось, готова была на все для него. Васька видел, что она “втемяшилась”, как он выражался, и пользовался своим положением. В скором времени Груня передала ему все деньги, которые у нее были, и заложила все свои вещи. Она притихала, когда Васька был не в духе, и терпеливо сносила его ломание. А он таки ломался над любящей женщиной, и ему доставляло какое-то удовольствие дразнить ее, возбуждая ее ревность.И Груня по целым дням плакала, когда, случалось, Васька не приходил. Но стоило ему прийти, стоило сказать ласковое слово — и она вся светлела и спрашивала:— Любишь ты меня?— Не любил бы, небось не ходил… А ты думала как? — прибавлял насмешливо писарек, сам увлеченный страстью красавицы матроски.Но скоро увлечение его стало проходить. Он все реже и реже стал заходить к Груне и, когда та начинала упрекать, отвечал:— Хочу — пришел, хочу — нет… Я — вольная птица…— Так-то любишь?.. А что говорил?— Мало ли что скажешь бабе… Не всякому слову верь…— Вася! Да бог-то у тебя есть?— Слава богу, крещеный…Груня горько плакала. Тогда он утешал ее ласками, брал последние деньги и уходил…Наступил август месяц, и Васька совсем перестал ходить к Груне. Во-первых, боялся он, что скоро вернется муж и как бы ему не попало от него, а во-вторых, он и охладел к своей любовнице, — слишком уж она “всерьез” к нему была “привержена”, и это его пугало. Вдобавок он уже начал приударивать за франтоватой горничной из Петербурга, поступившей к одному адмиралу и успевшей уже обратить на себя внимание господ писарей и своим задорным личиком, и фасонистыми костюмами, и шляпкой с цветами, и высокомерным отношением к ухаживателям.“Дескать, я на всех вас ноль внимания!”В качестве кронштадтского “сердцееда”, Васька перенести этого не мог и принялся бомбардировать адмиральскую горничную своими любовными словечками.Груня загрустила. Почуяло ее сердце, что Васька разлюбил ее, и она первые дни ходила как потерянная. Неужли так и бросил, не простившись даже? И она жадно искала с ним встреч. Но он и не глядел на нее, раз даже, проходя под руку с расфуфыренной чернявой горничной, усмехнулся и что-то прошептал своей спутнице на ухо, показывая на Груню.Глубоко оскорбленная вернулась Груня домой, и ей все еще не верилось, что можно быть таким бессовестным человеком.— За что? За что? — шептала она, и горькие слезы катились по ее щекам.На следующий день, отправляясь за бельем, она встретила Ваську.— Вася! — позвала она.— Ну, что тебе? — нетерпеливо проговорил Васька.— И тебе не стыдно? — кротко спросила матроска.— Чего стыдиться-то? И вовсе мне не стыдно! — нахально проговорил он, улыбаясь глазами.— Зачем же ты облещивал?.. Говорил, что жисти решишься… Значит, все врал?..— А ты, деревня, и поверила?.. Думала, я и взаправду из-за тебя жизни решусь… Держи карман…Груня стала белее полотна и наивно спросила:— Зачем же ты врал?— Известно зачем… Чтоб облестить… Ты такая недотрога была… Фу ты на… Не подходи… А я, значит, и подошел… Поняла теперь?.. А затем имею честь кланяться, мадам, мне не по пути!..
Груня вернулась домой, но не могла приняться за обычную работу.Точно завеса спала с ее глаз, точно она очнулась от сна, когда припомнила все случившееся. На нее напал ужас. Господи! Что она сделала? Из-за кого приняла столько греха? И оскорбление поруганной любви, и презрение к себе, и стыд перед мужем, и страх перед грехом — все это слилось в одно чувство беспредельного отчаяния, охватившего холодом ее душу.Как нарочно в голову ей приходили мысли о муже. Так-то она отплатила за его любовь, за его нежные заботы. Только теперь, при сравнении с этим “подлецом”, поняла она, как Григорий ее любит и какое для него предстоит горе. Как она взглянет Григорию в глаза, когда он вернется? Что скажет ему? Она, мужняя жена, она, до сих пор соблюдавшая себя, могла сделаться полюбовницей!..О господи, какая она великая грешница, и нет ей прощения!И она с искаженным страданиями, побледневшим лицом поднялась и, пройдя за полог, с воплем тяжкого горя пала ниц перед образами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19