Особенно отличались трусливые коллеги старого профессора, которые потихоньку заискивали у него. Но здесь, у гроба, невольно хотелось щегольнуть цивизмом, выражая негодование против человека, которого и раньше все боялись и не любили, но все-таки терпели.— Я ему руки не подам. Честное слово! — вдруг сказал Цветницкий, не зная, как это у него сорвалось с языка, так как сам он был убежден, что никогда не решится сделать этого, пока Найденов в фаворе.И вероятно, заметив, что ему не поверили, Цветницкий проговорил:— Так-таки не подам!Заречный между тем сообщил, что вчера, в пять часов вечера, перед самым обедом, к нему заезжал Найденов и не застал его дома.— Я приказал не принимать его, если он еще раз приедет! — прибавил молодой профессор.Слушатели удивлялись наглости Найденова. Сам натравил Перелесова написать пасквиль и имеет дерзость ехать к Николаю Сергеевичу. Верно, он не знает, что Николай Сергеевич получил письмо от жертвы.— А может быть, узнал и хотел уговорить вас скрыть его.— Черт его знает. Теперь я понял, что это за человек! — негодующе заметил Заречный, вспоминая, как Найденов глумился над ним по поводу его речи и как рассказывал, что защищал его, а между тем сам же подговорил написать против него статью.«И каким я был трусом тогда!» — подумал Николай Сергеевич и почувствовал еще большую радость, что Найденов так основательно попался в своих подлых интригах.Подошел еще один профессор и сообщил, что слышал из верных источников, будто по поводу самоубийства Перелесова будет назначено следствие.На всех лицах мелькнули торжествующие улыбки.— Тогда он наверное вылетит! — заметил Заречный.— И давно пора, — проговорил Цветницкий.И все снова принялись бранить Найденова.Один только Косицкий слушал все это молча и грустно смотрел, как укладывают в гроб цветы.Маргарита Васильевна вошла с мужем и стала у дверей в соседней комнате — столовой квартирных хозяев. Невзгодин подошел к Заречной и, взглядывая на ее бледное, истомленное лицо, задумчивое и скорбное, спросил:— Что с вами? Зачем вы сюда пришли совсем больная?— Со мной ничего особенного. Просто устала… не спала ночь в дороге. Я только что из Петербурга. А вы где пропадали?— Работал. А поручение ваше завтра же исполню.— Спасибо.Она помолчала и вдруг промолвила чуть слышно:— А как это просто.— Что такое?— Да вот это.И Маргарита Васильевна едва заметным движением головы указала на гроб.Невзгодин удивленно взглянул на молодую женщину.— Вы хотите сказать, что просто расстаться с жизнью?— Ну да.— Уж не манит ли и вас эта простота?— По временам являются такие мысли.— Что это?.. Заразительность частых самоубийств?— Нет… Собственные размышления последнего времени.— И причины такого желания?..— Жить скучно! — прошептала молодая женщина, и на лице ее появилась такая скорбная улыбка, что Невзгодину сделалось жутко.— Как это, подумаешь, ужасно!..— А вы думаете, нет?— Но ваши планы деятельности и другие?— Оставить мужа?— Да.— Ведь вы сами же говорили, что одна деятельность не может удовлетворить женщину. А в другой мой план не верили! — прибавила Маргарита Васильевна, и слабый румянец вспыхнул на бледных щеках.— Положим, говорил… Но из этого не следует, что нужно…— Мало ли что не следует! — перебила Маргарита Васильевна.— Вам полечиться надо.— Может быть.— И что это ныне за безволие какое-то у людей!Невзгодин сопоставил только что бывший у него разговор со Сбруевым с тем, что говорила Маргарита Васильевна. И того мучает двойственность положения, и в его речах чувствуется смутное желание выхода из него, хотя бы путем смерти… И эта вот тоже. Нечего сказать, тряпичное поколение в более стыдливых его представителях.Да и сам он разве не переживал в Париже такого настроения?Была полоса, когда и у него бродили мысли покончить с собой из-за проклятых вопросов, мучивших своей неприложимостью в жизни, и из-за отвергнутой любви к этой самой Маргарите Васильевне, без которой жизнь ему казалась несчастной… И ко всему этому одиночество и хроническое голодание.Но все это продолжалось у него недолго и бесповоротно прошло. Работа, горделивое желание борьбы, примеры мужества крупных личностей и сознание долга перед жизнью спасли его, направив мысли от своих маленьких личных печалей на более серьезные и общественные печали. Теперь он удивляется своему малодушию, и его удивляет малодушие людей, которые без борьбы, без всякой попытки найти выход в каком-нибудь общественном деле отдаются во власть нервных, личных настроений.Ему было жаль Маргариту Васильевну. Кто ее знает? Может быть, и в самом деле она приведет в исполнение свое желание оттого, что скучно жить. А ей скучно жить главным образом потому, что она никого не любит и жаждет любви.Надо поговорить с ней, успокоить ее, убедить куда-нибудь уехать на время.— Сегодня вы будете дома, Маргарита Васильевна?— Целый день.— Можно зайти к вам? Не помешаю?— Заходите… Я всегда рада вас видеть.— И уж больше не сердитесь на Фому неверного?— Нет… Тем более что он…— Был прав в своих сомнениях? — подсказал Невзгодин.— Не совсем, но до известной степени! — грустно промолвила Маргарита Васильевна. — Ведь это так просто и так ужасно! — прибавила она, указывая взглядом на гроб, и вся содрогнулась.«Бедняга! Боится, что и муж застрелится! Какая же он скотина, если пугает „этим“!» — подумал Невзгодин.В столовую вошел старенький священник из ближнего прихода. Он тотчас же принял соответствующий предстоящей требе серьезно-задумчивый вид, поклонился и торопливо начал облачаться в траурную ризу при помощи дьячка. Вслед за ним вошли певчие, и в комнате запахло водкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79