Никто не узнает о том, что он сделал, и нет уличающих документов. Найденову нет никакого расчета выдавать автора, а редактор не откроет тайны, о сохранении которой просил Найденов. И наконец, если б Найденов и выдал, он станет отрицать. Где доказательства?Все, казалось, теперь устроено.И молодой человек, под влиянием сильного нервного возбуждения, несколько раз перекрестился с видом человека, избавившегося от опасности, и дал себе слово больше не делать подобных подлостей, хотя вслед за этим и усомнился в исполнении обещания, особенно если бы представился хороший случай наверняка получить профессуру. XVIII Когда на другой день, часов около семи, Николай Сергеевич Заречный входил в хорошо знакомый ему еще со времен студенчества обширный кабинет Найденова, тот слегка приподнялся с кресла и, пожимая руку Заречного, проговорил полушутливым тоном:— Ну, что, договорились, любезный коллега?— То есть как договорился?.. Я ни до чего не договаривался, Аристарх Яковлевич… Это какой-то мерзавец за меня говорил… Вы разве не читали сегодня моего опровержения? — горячо возражал Заречный.— Читал, конечно… Очень хорошо составлено… Да вы присядьте-ка лучше, Николай Сергеич, и не волнуйтесь… Стоит ли волноваться из-за глупой статьи…— Да я и не волнуюсь, — вызывающе произнес Заречный, усаживаясь в кресло около стола.— То-то, и не следует… А все-таки у вас вид как будто несколько возбужденный!И, внимательно приглядываясь к Николаю Сергеевичу и замечая в выражении его лица что-то неспокойное и болезненное, он прибавил все тем же шутливым тоном:— Или жена пожурила?Заречный густо покраснел.— Ни то ни другое, Аристарх Яковлевич. Мне просто нездоровится эти дни, вот и все! — отвечал Николай Сергеевич.— Вольно ж вам в «Эрмитаже» сидеть до утра.— Вы и это знаете? — усмехнулся Заречный.— И это знаю, коллега. Москва ведь сплетница и рада посудачить, особенно о таких своих любимцах, как вы… Ну, да это ваше дело, хоть и неосмотрительно портить здоровье, — а я все-таки повторю, что договорились вы до того, Николай Сергеич…Найденов нарочно сделал паузу и взглянул на Заречного. Старику точно доставляло удовольствие играть с ним как кошка с мышью.— Да что вы не курите… Не хотите ли сигару?Но Заречный, зная скупость старого профессора, отказался от сигары.— Чем же угощать редкого гостя… Рюмку вина, чаю?— Я ничего не хочу… Я только что обедал…— Ну, как знаете… настаивать не стану… Мы и так побеседуем… Я очень рад, что вы не забыли моего приглашения и пожаловали, уделив старику частицу своего драгоценного времени. Я только удивляюсь, как вас на все хватает…Заречный нетерпеливо слушал эти умышленно праздные речи и, стараясь скрыть свое беспокойство, равнодушным тоном спросил:— До чего же я договорился, Аристарх Яковлевич, интересно знать?— Ах да… Я и забыл, о чем начал и что вас должно несколько интересовать… Договорились вы до того, что мне не далее, как вчера, пришлось вас защищать…— Очень вам благодарен… Перед кем это?— Ну, разумеется, перед нашим начальством.— За какие же тяжкие вины меня обвиняют?— Не догадываетесь разве?— Право, нет… Кажется, не совершал ничего предосудительного! — проговорил Заречный с напускною небрежностью, подавляя чувство тревоги, невольно охватившее его.— За вашу вчерашнюю речь!— За речь? Да разве она требовала защиты, моя речь, если только ее прочесть не в перевранной редакции?— Есть много, друг Гораций, тайн…— Очень даже много, Аристарх Яковлевич, но это уж чересчур.— Не спорю. Но дело в том, любезный коллега, что вы сами подаете повод обращать на себя внимание большее, чем следовало бы в ваших собственных интересах! — подчеркнул старый профессор. — Положим, что статья, благодаря которой кто-нибудь и в самом деле подумал или счел удобным подумать, что вы опасный человек, положим, говорю я, статья эта действительно глупа… Кстати, вы не знаете, кто автор этой глупости?— Решительно не знаю.— И никого не подозреваете?— Никого.— Но если бы она была написана поумнее и потоньше?— Но что же в моей речи можно найти?.. Вы читали ее, Аристарх Яковлевич? — спрашивал, видимо тревожась, молодой профессор.— Читал и поздравляю вас… Речь талантливая и, главное, знаете, что мне в ней понравилось? — с самым серьезным видом проговорил Найденов.— Что?— Оригинальная постановка вопроса об истинном героизме… Хоть ваш взгляд на героизм и разнится от прежних ваших взглядов, но нельзя не согласиться, что новая точка зрения весьма остроумна, отожествляя мирное отправление профессорских обязанностей, при каких бы то ни было веяниях, с гражданским мужеством. Получай жалованье, сиди смирно — и герой. И богу свечка и черту кочерга. Ну, а мы, ретрограды, которые делаем то же самое, но откровенно говорим, что делаем это из-за сохранения собственной шкуры, — конечно, подлецы. Это преостроумно, Николай Сергеич, и очень ловко. Можно, оставаясь такими же чиновниками, исполняющими веления начальства, как и мы грешные, быть в то же время страдальцами за правду в глазах публики… Таким титлом героя, не покидавшего свое место в течение тридцати лет, вы и наградили почтенного Андрея Михайловича, незримо возложили венок на себя и попутно наградили геройским званием всех слушателей, которые тоже ведь геройствуют, мужественно не расставаясь с своим жалованьем. Вполне понимаю, что вы удостоились оваций. Ваша речь их вполне стоила.Заречный едва усидел в кресле, слушая эти саркастические похвалы.Возмущенный тем, что Найденов придал такое значение его речи, он порывался было остановить его — и не останавливал. Бесполезно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79