При общем напряженном внимании и глубокой тишине Вязников стал читать свою записку.
В спокойном, сдержанном, хотя и грустном тоне излагалось в начале положение земства . Глубоким чувством звучал голос Вязникова, когда он читал, как мало-помалу суживался круг земского самоуправления и отбирались права, дарованные законодателем. Земство, по словам Вязникова, играло жалкую роль и, при малейшей попытке выйти из недостойного положения, встречало недоброжелательство. Оно принуждено было с болью смотреть, как администрация налагала свою руку и вместо помощи нередко являла противодействие. Поневоле пришлось сделаться безгласным. При таком положении дел оно поставлено в невозможность достойно помочь в тяжких испытаниях, переживаемых страной. Представители земства должны с прискорбием сознаться, что они бессильны. Земским учреждениям не выпадает счастливая доля большего простора, самостоятельности и вместе с тем уверенности в праве своем безбоязненно подавать свободный голос. Только полное доверие, без разных ограничений, при широком обмене мнений земств, представляет, по словам записки Ивана Андреевича, единственную возможность обсудить с должной серьезностью причины прискорбных явлений и найти действительные способы к мирному развитию отечества.
Иван Андреевич окончил чтение среди глубочайшего молчания. Записка произвела сильное впечатление. В ней повторялось то, что многими чувствовалось.
— Смею думать, милостивые государи, — произнес Вязников, — что я не высказал в своей записке ничего такого, что могло бы дать кому бы то ни было повод обвинить собрание за то, что оно выслушало ее! Я презираю такие обвинения! — прибавил он громовым голосом, потрясая седой головой. — Я исполнил свой долг по крайнему своему убеждению, предложив вашему вниманию соображения, которые невольно напрашиваются и составляют давно наболевшую у всех нас рану. От вас, конечно, зависит, принять их во внимание или нет. Мы можем, разумеется, обыкновенным способом — к прискорбию, очень обычным — решить вопрос, занимающий нас. Господин начальник губернии даже предрешил решение наше, рекомендуя не рассуждать! — усмехнулся Иван Андреевич. — Способ, конечно, очень легкий, но я позволю себе, господа, напомнить вам, что мы можем и сами решить вопрос, без постороннего вмешательства. И не забудьте, господа, что достоинство наше, как представителей выборного учреждения, как честных русских людей, заставляет высказать наше мнение честно и открыто, не прикрываясь фразами, которые к тому же никого не обманут! В противном случае и лучшие из наших современников, а потом и дети наши вправе подумать, что мы, отцы их, оказались недостойными тех великих реформ, которых были счастливыми свидетелями и менее счастливыми исполнителями. Не забудьте, милостивые государи, и примите слова старика без дурного чувства, что дети наши могут сказать про нас, что мы не любили своей родины, что мы сознательно обманывали общество и правительство, или — я уж не знаю, что хуже! — или что нам и в самом деле нечего было сказать, и мы, земские люди, недостойны были называться представителями учреждения, в котором, господа, лежит зерно будущего возрождения нашей бедной родины… Решайте же, господа!
Взрыв рукоплесканий огласил залу. Словно электрическая искра, увлечение охватило обыкновенно апатичное собрание. Даже те самые робкие люди, которые несколько времени тому назад противились чтению записки, теперь подходили к Вязникову и жали ему руку. Лица у всех вдруг сделались серьезны. Слова старика пробудили какие-то хорошие, давно заглохнувшие чувства.
Записка Ивана Андреевича была принята собранием в принципе. Однако после прений решено было несколько изменить редакцию и на другой день собраться для подписи.
Но вечером того же дня настроение многих гласных уже изменилось вследствие тревожных слухов, разнесшихся с быстротою в городе. В клуб то и дело приезжали вестовщики и привозили самые разнообразные вести. Рассказывали, что губернатор пригласил председателя и имел с ним очень решительное объяснение, что у предводителя дворянства составляется протест, что будто бы его подписали, между прочим, некоторые из гласных, одобривших утром записку в собрании, и что комиссия не собралась. Наконец передавали за верное, что старик Вязников внезапно уехал в деревню, и т.п. Все эти рассказы влияли на земцев самым подавляющим образом, и когда в двенадцатом часу в клуб приехал временный председатель собрания, то его окружили и стали настоятельно расспрашивать, что случилось. Оказалось, что начальник губернии настоятельно рекомендовал земцам «одуматься», представляя на вид, что в противном случае будут весьма серьезные последствия. Почтенный председатель хоть и старался показать, что он не испугался этого предостережения, однако по лицу его было видно, что он очень расстроен. Он даже не сел играть в винт, несмотря на то, что был большой любитель. Относительно протеста он сообщил, что наверное не знает, но, кажется, есть вероятие в слухах. Что же касается Вязникова, то слухи об его отъезде — чистейший вздор; председатель был у него полчаса тому назад и застал его в номере гостиницы, занятого исправлением редакции своей записки, так как комиссия поручила это дело ему.
— Что ж Вязников? — спрашивали со всех сторон. — Знает, какой переполох?
— Иван Андреевич, вы знаете, господа, как возьмет что в голову, так не скоро откажется. Я передал ему разговор с губернатором, а он даже рассердился. Старик — совсем увлекающийся человек! — прибавил рассказчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133