С приездом главного начальника в город С. …в город С. – Речь идет о Севастополе.

дом генерала оживился еще более. Накануне великой драмы, казалось, никто не предвидел будущих развалин. Приезжие из Петербурга штабные офицеры и адъютанты внесли за собой ту прелесть недосказанных слов, улыбок, жестов, которая особенно понравилась замужним сестрам Жоржа и другим дамам. Сам генерал как будто смягчился: стал веселей, внимательней, менее груб и резок и был в восторге от посещений важных лиц. Генеральша хохотала до слез, слушая самые скабрезные анекдоты и прочитывая свежие французские романы, привезенные петербургскими гостями. Сестры Жоржа наряжались и кокетничали; петербургские адъютанты снисходительно ухаживали для развлечения. В большом, густом саду, среди аромата цветов и зелени, часто пили по вечерам чай, и в темных сумерках теплой южной ночи раздавался веселый смех, женские недосказанные обмолвки, полуфразы, нежные намеки и хвастливые возгласы: “мы их шапками закидаем!”
На Жоржа эта атмосфера производила какое-то чарующее действие. Особенно поражал его приезжий молодой адъютант своими манерами, молодцеватой осанкой, изяществом форм, движений, слов… Он уже подражал ему, глядел ему в глаза с верой неофита Неофит – новый приверженец какого-либо учения.

и ревновал к нему Каролину. Сидя поодаль от чайного стола, Жорж слушал, как адъютант перекидывался bons-mots острыми словечками (франц.).

с одной молоденькой женщиной, и в то же время ревниво следил за Каролиной. Он увлекся адъютантом, обвел глазами и не нашел гувернантки. Он незаметно встал и пошел в глубь сада… В темноте мелькнуло у самой решетки белое платье…
– Это вы, Каролина?
– Я. Что тебе, Жорж?
– Что вы здесь делаете?
– Ничего… Видишь, смотрю на улицу. Надоело там.
Он стал около. От дома доносился веселый говор и смех. По улице, мерно ступая и звякая цепями, возвращались с работы на блокшивы арестанты. Они прошли, цепи звякнули тише, совсем тихо, и все смолкло. Только в ночной тиши раздавались от бухты протяжные оклики часовых: “слу-шай!” и вслед затем такой же ответ: “слу-шай!..”
– А пора тебе спать, Жорж… скоро десять часов! – заметила, вытирая слезы, Каролина.
– Вы о чем это, Каролина, плакали? О чем – говорите?
– Так, Жорж… Ну, пора!
– Нет еще… Вы скажите, о чем!
– Ну, скажу… скажу… Пойдем…
– А ты придешь за мной? – шепнул мальчик.
Она закрыла ему рот влажной рукой и приказала молчать.
– Придешь?
– Будешь умницей, приду! – рассмеялась Каролина.
– И с адъютантом без меня не будете говорить?
– Опять… тоже ревновать?.. – подсмеялась Каролина.
– Не смейтесь, лучше не смейтесь, смотрите! – пригрозил Жорж.
– Так я тебя и боюсь!
– Конечно, боитесь! – уверенно отвечал Жорж и пошел вместе с Каролиной к гостям.
– Приходи же скорей! – шепнул он после прощания с родителями и гостями. – Да расскажи, о чем ты плакала! – тоном капризного тирана прибавил Жорж, уходя спать.
А в саду еще долго раздавался смех и уверенный говор, что “мы их шапками закидаем”.

IV

Через несколько дней у генерала был большой обед. Приехало много генералов, адмиралов и других офицеров. Жоржа одели в новую бархатную черную курточку и приказали хорошенько повторить стихотворение “Бородино”. Обедали с музыкой, пили много. Жорж обращал особенное внимание на самого почетного гостя, высокого, худощавого генерала, с умным лицом и коротко остриженными волосами. Он мало ел, саркастически улыбался, и, когда говорил тихим голосом, все слушали. Жорж заметил, что “старика” все побаивались, а генерал особенно почтительно ухаживал за ним. Когда после обеда вышли на балкон, генерал взял Жоржа за руку и представил старику.
Старик ласково улыбнулся, потрепал Жоржа по щеке сухими, длинными пальцами и промолвил:
– Молодец… учится?
– Как же, ваша светлость! – отвечал отец.
– Бойкий мальчик! – заметил другой генерал.
Жорж стоял среди балкона и не знал, что ему делать. “Старик” щурил глаза, прихлебывая из чашки кофе, и, казалось, не расположен был беседовать с Жоржем. Однако, видя неловкое положение мальчика и какое-то напряженное ожидание в лице генерала, проговорил:
– Молодец… молодец. В военную?
– Непременно, князь. Я буду военным! – с гордостью отвечал Жорж.
– Он и стихи более военные любит, ваша светлость! – подхватил отец. – Если позволите, мальчик почтет за честь…
Старик любезно кивнул головой и – Жоржу показалось – поморщился. Но делать было нечего. Отец уже кивал головой, и Жорж, откашлявшись, начал молодецким тоном:


Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?


Когда он кончил, старик снова потрепал его по щеке, снова назвал “молодцом”, и Жорж ушел с балкона, провожаемый общим одобрением гостей, чувствуя себя несравненно выше и лучше оттого, что его похвалил сам “старик”. Жорж заметил, что отец его, прослезившись от умиления, взглянул на мальчика так, как будто он свершил какой-нибудь подвиг. Жорж серьезно почувствовал себя героем, а в глазах матери, сестер и Каролины он и в самом деле приобрел нечто героическое оттого, что читал “Бородино” перед самим “стариком”.

Однако ночные посещения каролининой комнаты не остались бесследны для здоровья Жоржа. Он бледнел, худел и наконец как-то вечером почувствовал такую боль и ломоту во всем теле, что его уложили в постель. Через три дня он был в нервной горячке. Он метался, кричал и бредил женщинами. Каролина в испуге, чтобы мальчик не проговорился в бреду, сама ухаживала за ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13