Природный шляхтич на крыльях золотой свободы может вознестись до высочайших степеней…
– Боже мой, как ваша милость догадались? – смущенно пробормотал Казимир.
Это были сокровеннейшие думы несчастливца, утешавшегося фантазией в горестях действительности.
– Вы много бедствовали… Покушались даже покончить с собой… Писали стихи… Ага! Безнадежная любовь к недоступной аристократке…
– Кто вы?..– высвобождая голову из быстрых пальцев Пелегрини, со страхом вскричал Казимир. – Но ваша милость – пророк!
– Я показал вам ничтожнейшее из моих искусств, любезный, – с важностью сказал Пелегрини. – Кто я, вы скоро узнаете. Я беру вас к себе в услужение. О цене мы сговоримся. Вы не будете обижены. Покамест вот вам задаток, – опуская руку в карман и затем протягивая Казимиру, говорил маркиз.
На ладони Казимира оказалось три блестящих новеньких червонца. Он стал ловить руку маркиза, намереваясь поцеловать ее. Но тот не дал.
– За ничтожную щепотку блестящего праха вы хотите поцеловать мне руку! Что бы вы сделали, если бы я открыл вам дверь в месторождение всех драгоценных металлов, научил спускаться на дно голубых вод, где образуются совершеннейшие перлы?! Но довольно об этом. Отныне вы приобрели господина, а я – слугу.
– Падам до ног панских! – вскричал Казимир. – Вы найдете во мне вернейшего исполнителя всех ваших распоряжений.
– Посмотрим. Пока же расстанемся. А в понедельник утром приходите в Итальянские, отыщете там дом придворного костюмера синьора Горгонзолло, спросите квартиру графини ди Санта-Кроче. Запомните хорошенько. А теперь прощайте.
Маркиз в сопровождении господина Бабю отошел, провожаемый низкими поклонами нанятого им слуги.
Некоторое время оба безмолвно пробирались между группами торгующихся, наемников и рабов. Выйдя на набережную канала, маркиз стал прощаться с кондитером.
– Очень рад, мой достопочтеннейший господин Бабю, что встретил вас, – сказал он.
– Надеюсь, что еще буду иметь счастье видеть вас, господин маркиз, – отвечал кондитер, – и насладиться вашей ученой и возвышенной беседой.
– Да! Да! Все люди доброй воли должны объединиться. Я еще увижусь с вами, увижусь! – рассеянно говорил маркиз, будто обдумывая какое-то важное дело.
– Могу спросить вас, господин маркиз, где остановились?
– Это излишне. Местонахождение мое временное. Я сам навещу вас, любезнейший Бабю.
– Величайшая честь для меня! Дом Бецкого укажет вам всякий. Спросите меня в службах, и я…
– Хорошо, любезный господин Бабю, хорошо, – торопливо ответил маркиз. – Я найду вас. А теперь пока расстанемся.
С этими словами он кивнул кондитеру и быстро пошел по направлению к Итальянским.
Эти узкие улицы, застроенные высокими для того времени двух– и трехэтажными каменными домами, содержащимися весьма грязно, хотя и облепленными кариатидами, вазами, балконами и другими архитектурными украшениями, сосредоточивали в себе почти всю итальянскую колонию Петербурга. Певцы, певицы, живописцы, танцоры и танцовщицы, кончая фокусниками и директорами собачьей комедии – все ютились здесь, занимая соответствующие своему положению помещения на разных этажах, в подвалах, на чердаках и задних дворах. В обеденные часы здесь распространялся запах итальянской кухни, обильно сдабриваемой оливковым маслом и луком. Из открытых окон неслись фиоритуры певцов, с балконов – напыщенная декламация классических трагедий. Дома здесь принадлежали солидным коммерсантам-итальянцам. Банкиры, булочники, торговцы надгробными памятниками воздвигли здания, архитектурой чем-то напоминавшие ремесло их владельцев. Незнакомец, нанявший себе у Синего моста слугу, вступал в одну из этих улиц, когда молодой полицейский офицер, стоявший на углу, закивал ему, улыбаясь и подавая рукой знаки. Тот подошел.
– С добрым утром, господин полковник! – приветствовал его полицейский офицер по-немецки.
– С добрый утром, господин фон Фогель! – отвечал на том же языке названный теперь полковником.
– Однако сколь ранний час выбираете вы, любезнейший доктор, для своих прогулок! – продолжал, приятно улыбаясь, фон Фогель.
– Ранние утренние весенние часы – лучшие для этого. К тому же день мой так занят и принадлежит стольким страждущим, что я не имею иного времени для необходимого моциона.
– Да! Да! Вы совершенно правы, полковник, совершенно правы. Я только что проходил мимо вашего дома.
Двор полон ожидающими вас больными. Хвостом стоят на лестнице и даже на улице.
– Целить страждущее человечество есть мое предназначение, господин фон Фогель, – гордо сказал названный бароном и доктором. – Обладая огромным наследством моих предков, замками и поместьями как в Германии, так и в Испании, будучи во всем обеспечен и к тому же скромностью потребностей на личные нужды избавлен от излишних расходов, всецело предался я безвозмездному врачеванию несчастных.
– Высокий подвиг, полковник! А смею спросить, вы прямо начали службу в испанских войсках?
– Да, я поступил волонтером. Но само зрелище полей сражений, крови, ран, трупов, госпиталей и весь ужас нашего ремесла заставили меня выйти в отставку и заняться медициной.
– И где же вы проходили обучение, полковник?
– Мой милейший фон Фогель! Я слушал курсы медицины в Саламанке, в Падуе, в Париже. Но курсы эти лишь убедили меня в ничтожестве ученой медицины и презренном шарлатанстве докторов, на трупах думающих изучить живое тело, лечащих внешние проявления болезни, не зная и не понимая архея, владеющего храминой тела человеческого. Познав все, чему учат в университетах и академиях, понял, что не знаю ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19