Потребовалось семьдесят дней для того, чтобы забальзамировать тело царя. Но для работы в гробнице это был небольшой срок, хотя там и трудилось много рук.
Тутмос втайне надеялся, что царица хоть раз покажется в гробнице, чтобы лично проверить ход работ. Но прошла одна неделя, вторая, ни Нефертити, ни кто-либо другой из царского дома не переступили порога гробницы.
Только один Хатиаи, занявший место Маи и ставший начальником всех царских работ, приходил, чтобы давать отдельные указания, которые лишь раздражали Тутмоса.
– Совершенно не нужно высекать фигуры в толще скалы. Будет вполне достаточно нанести на стены толстый слой штукатурки и потом, при обработке, резцом доходить до камня, – говорил Хатиаи.
Хотя этот человек и был начальником, что может понимать он во всем этом, если рука его никогда не держала инструмент скульптора? Плохо то, что песчаник здесь растрескался и покрыт неправильной формы бороздами так, что его трудно сгладить и, следовательно, рельефы нельзя высекать непосредственно в скале. Как сделать их достаточно устойчивыми? Но если детали отделки не будут иметь прочной опоры, такой, как у фигур, вырубленных из камня, то как смогут они сохраниться на века?
В то же время Тутмос понимает и Хатиаи. Прошло уже более половины отведенного на эти работы времени. И речи не может быть о том, чтобы они не были закончены ко дню погребения царя. При этом должны быть готовы не только погребальные помещения, но и все статуи и рельефы. А впрочем, для чего торопиться перед лицом вечности? Разве молодой фараон, которого Эхнатон любил, как сына, не позаботится о гробнице усопшего?
На этот вопрос скульптора Хатиаи ничего не ответил. Выходя из гробницы, он сказал только:
– Может быть, можно все-таки часть изображений просто нарисовать, не углубляя их резцом?
Это же недоброкачественная работа! От него требуют недобросовестной работы!
На другой день Тутмос отправился во дворец. Там его принял Эйе, выслушал с безмятежным выражением лица и высокомерно улыбнулся, словно хотел сказать:
«А другие заботы тебя не гнетут?»
Ему хорошо улыбаться. Его гробница почти уже готова. Царь заботился о своих приближенных больше, чем о самом себе.
Гнев подступил к сердцу Тутмоса, и лицо его налилось кровью. Проще всего было бы громко высказать в лицо «отцу бога» все, что он о нем думал. Но сделать этого Тутмос не успел.
– Иди спокойно домой, – сказал, отпуская его, Эйе, – я поговорю с Хатиаи. Тем временем делай все так, как считаешь нужным.
И движением руки Эйе отпустил скульптора. Тутмос ушел. Ушел, так и не увидев Нефертити или молодого царя, или хотя бы одну из царевен.
Между тем бальзамировщики закончили свое дело и мумия фараона была уложена в золотой гроб. С плачем и воплями отчаяния понесли его к месту вечного успокоения. Погребальную процессию возглавляли жрецы Атона. За гробом в роскошной колеснице ехали Сменхкара и Меритатон. Они прибыли сюда из старой царской столицы. За ними следовала Анхсенпаатон со своими младшими сестрами. Но где же Нефертити?
Тутмос, стоявший в толпе, не смог найти ее. Но Руи, который, как и все мальчишки, устроился хотя и не на очень удобном, но выгодном для обзора месте, говорил, что видел ее. Она сидела совсем одна в своих носилках, плотно закутавшись в голубые траурные одежды.
Эхнатон мертв!
У Тутмоса уже отнимались от усталости ноги, когда он, пропустив всех сановников, придворных, воинов и меджаев, примкнул к шествию. Никогда дорога к уединенной гробнице в скалах не казалась ему такой знойной, такой пыльной, такой бесконечной! Само собой разумеется, что переступить порог гробницы подобным ему людям было невозможно. Погребальные помещения оказались слишком тесными и для придворных. Помимо жрецов и членов царского дома, в вечное жилище Эхнатона смогли вступить только самые знатные из вельмож. Вместе со множеством других людей, подставивших свои тела под жаркие лучи солнца, Тутмос должен был опуститься на землю у входа в гробницу.
Тишина пустыни была нарушена воплями плакальщиц. Они рвали на себе волосы, били себя в грудь, жалобно простирали руки к небу. Эти стенания доносились издалека до слуха скульптора, как крики большой птицы.
Люди шептались вокруг него, но Тутмос не принимал никакого участия в их разговорах. Когда Руи тихо задал ему какой-то вопрос, он бросил на мальчика такой взгляд, что у того слова застряли в горле.
Тутмос сидел неподвижно, словно жизнь замерла в нем. Он сидел, не замечая, как идет время, не замечая, как постепенно пустела гробница, как рассеивалась толпа окружавших его людей. Он сидел так до тех пор, пока сыну не показалось жутким его молчание. Руи робко сказал:
– Они все ушли, отец! Не хочешь ли ты?.. Тутмос, словно очнувшись от глубокого сна, пришел в себя.
– Да, – сказал он глухо, – пойдем!
И повел мальчика за собой к входу в царскую гробницу.
Стражи узнали скульптора и пропустили его внутрь. Хотя почти все факелы уже потухли и в гробнице стало совсем темно, Тутмос легко нашел дорогу к большому залу. Он достал огниво, которое спрятал заранее, и ощупью зажег светильник. Мальчик дрожал, скорее от страха, чем от холода, которым веяло на него из недр горы.
Царский саркофаг поставили в углу большого зала. «Временно, – подумал Тутмос, – до тех пор, пока не будет закончена погребальная камера». Долго стоял он молча перед саркофагом. Его еще не накрыли тяжелой каменной плитой (в ближайшее время это сделают люди Тутмоса), и можно было видеть гроб из кедрового дерева, где в золотом внутреннем гробу покоилось тело царя.
– Руи, – прошептал Тутмос и притянул мальчика к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78