Слова восхищения застряли у Тутмоса в горле, и он лишь скупо поблагодарил Эйе.
Эйе был разочарован, хотя и старался этого не показать. Он быстро простился и ушел. А Тутмос еще долго сидел перед моделью из серой глины, пытаясь передать истинную сущность этого человека, то, что он так тщательно скрывал. Как мало знал скульптор о нраве этого вельможи! И пока он работал, слова великого хвалебного гимна постепенно замирали в его душе.
А затем в мастерскую пришел Май, толстый, неуклюжий Май. У него одутловатые губы, а нос покраснел от чрезмерного употребления вина. (А почему бы ему теперь не пить вино, если почти всю свою жизнь он пил просто воду или в лучшем случае жидкое, отстоявшееся пиво?) Май говорит без конца, смеется при каждой своей шутке, обнажая желтые испорченные зубы.
– Я сам был в Оне, – сказал он после приветствия, – и увидел, что все рассказанное тобой правда. И задал же я перцу этому Абе! Я прогнал его! Он не будет больше бесчинствовать в Оне!
Май заметил, что скульптор заметно повеселел, и с интересом ждал ответа Тутмоса.
Но скульптор подумал: «Он назвал это просто бесчинством и не больше» и решил промолчать.
Тогда Май развязно похлопал Тутмоса по плечу и сказал:
– Мы с тобой одного поля ягоды. Я тоже был ничем, как и мой отец, а царь сделал меня человеком. Его милостью я достиг такого положения, что могу заказать себе статую для моего Ка у лучшего скульптора в государстве!
Тутмос вздрогнул от прикосновения его руки, но продолжал молчать. Да и что он мог сказать? Разве мог он считать своего отца, трудолюбивого человека и правдолюбца, просто ничем? Разве он сам, вылепивший голову той девушки у колодца и сумевший высмеять Панефера, разве он тоже ничто? Неужели он так ничего бы и не достиг, если бы не благоволение к нему царя? Такие мысли испугали Тутмоса, и он постарался больше об этом не думать. Он так ничего и не ответил Май.
Скульптор с удовольствием отказал бы толстому Май вообще, сославшись на то, что царь запретил ему выполнять частные заказы, но маленькие, добродушные и в то же время плутоватые глазки Май уже заметили модель головы Эйе.
– Здорово ты изобразил этого «отца бога»! – сказал он со злорадной усмешкой. – Я так и думал, что этот тщеславный павиан станет твоим заказчиком! Все только о тебе и говорят, мой милый! С тех пор как царь так вознес тебя, все хотят заказывать у тебя статуи для своего Ка!
– И ты пришел ко мне только поэтому? – спросил Тутмос весело, но в то же время и слегка разочарованно. Но Май не дал ему договорить.
– Конечно! – сказал он. – Конечно! Честно признаться, я ничего не понимаю в этих вещах! Но моя жена непременно хотела…
Тутмос громко рассмеялся.
«По крайней мере он сказал правду»! – подумал мастер со вздохом и согласился вылепить статую Май.
– Но не раньше следующего года! Сначала мне надо закончить те заказы, за которые я уже взялся.
– Прошу тебя, постарайся все же сделать это как можно скорее! И не думай… я не останусь в долгу! Ты ведь знаешь, как много проходит через мои руки! – сказал главный надзиратель, быстро поднявшись, и поспешил к двери – он всегда торопился.
«И как может такой толстый человек быть таким подвижным?» – думает Тутмос, провожая гостя.
Вернувшись, скульптор сразу же принялся за работу. Пока он еще не забыл черты широкого лица Май, лица пастуха, он хочет быстрее сделать модель в глине, доведя ее до такого состояния, чтобы подмастерья могли снять гипсовый слепок. Тогда он сможет отложить работу и продолжить ее потом в любое время. Ведь гипсовый слепок можно наполнить сырой мягкой глиной и вновь восстановить модель, а затем лепить дальше. Что же касается шеи и ушей, то в мастерской уже есть готовые гипсовые формы, и скульптору останется лишь поставить их на место и, подогнав, замазать швы. Мысленно Тутмос уже представлял себе готовую модель, которую даст для повторения в камне не Птаху (у него и так хватает дел), а Хори – пора юноше уже приступать к настоящему делу.
Тутмос взял ком глины, но очень скоро стало темнеть. Скульптор попросил Хори принести огня. Подмастерье взял масляный светильник и отправился на кухню, чтобы зажечь его от очага. Он еще не успел вернуться, как в дверях мастерской появилась Тени.
– Ты опять собираешься работать до поздней ночи, Тутмос? – сказала она с упреком в голосе.
Тутмос бросил взгляд на ее фигуру. Ему показалось, что мать стала еще меньше, еще больше ссутулилась, чем тогда, когда он видел ее в последний раз. Ему казалось, что даже голос ее звучал еще более устало. Разве ей плохо живется у него в доме, разве не приставлены к ней служанки, разве Эсе не выполняет каждое ее желание с полуслова? Его охватило чувство беспомощности и досады. Что она еще хочет от него? Не может же он посвятить себя только ей! Ведь у него есть своя работа!
– Мама, – сказал он, – ты напрасно волнуешься, все равно я должен закончить то, что начал. Иначе глина высохнет и завтра мне придется начинать всю работу сначала. Скажи Эсе, пусть подогреет ужин.
– Эсе уже легла. Она плохо себя чувствует. Что эти женщины, сговорились, что ли, против него? Тутмос вырвал из рук вошедшего подмастерья светильник и поставил на полку. С этого места он хорошо освещал рабочий стол, но скульптор был слишком взволнован, чтобы продолжать работу. Тогда он схватил с полки у стены уже готовый гипсовый слепок головы Эйе и сунул его под нос подмастерью.
– Откуда вот эти складки под бровями? – строго спросил он.
Мерцающий свет светильника был так слаб, что Хори с трудом мог что-нибудь разглядеть. Потом он ответил извиняющимся голосом:
– Не я делал этот слепок, а сам Птах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78