До чего же неладная у нее жизнь! А тут еще этот Аверя... Ну был бы он другим - обидно не было бы. А то ведь Аверя - смельчак и силач, такой веселый и азартный, с ним и минуты не заскучаешь, и вдруг такое... Даже в голове не укладывается.
Брату Артамону хорошо - ушел. Стал капитаном сейнера. Как женился на Ксане, так привел по ерику к дому лодку, погрузил в нее свой скарб: два чемодана, связку книг, радиоприемник "Аккорд", несколько складных бамбуковых удочек и спиннинг, узел с простынями и подушками, - погрузил, помахал ей и родителям рукой и отчалил. Ксана, ладненькая, с веселыми глазами, босая, шла рядом с мужем и поднимала на пути лодки невысокие мостки: под высокими Артамон проезжал согнувшись... Вот и все. Почти без ссор, без ругани. Не пожелал - и уехал. Отец хотел было поругаться с ним, пошуметь накануне, да Артамон, хоть и капитан, да не любитель шума и всякого такого.
- Спокойней, батя, - сказал он, - и на хохлацкой стороне мне будет неплохо: они нам отдают полхаты. А со временем и сами отстроимся. Помогать тебе буду по-прежнему. Не думай и в уме не носи, что зло на тебя таю. Приходите с матерью - добрыми гостями будете.
- Некогда нам на вашу сторону шататься. Плохо ты с нами поступил. Что старики говорить будут?
- Как бы я жил, отец, в одной комнатушке? Не холостой ведь уже.
- Хотел бы - жил бы. В новом доме побольше выделил бы. Две не могу у меня и Грунька с Фимкой, и бабка, и Галактион. Все так получается, когда бога забывают. Грех большой на себя принимаешь. Не будет тебе спасенья.
- Чего опять про это, отец! Уже немало говорено, думаю прожить без бога как-нибудь, и уж здесь мы с тобой не сойдемся ни в какую.
- Езжай. - Отец махнул рукой и пошел в дом не оборачиваясь.
Мать - та мало говорила, та больше плакала, и отец сказал ей в первый вечер:
- Ревешь теперь? Реви... Не уследила. Я-то все на рыбе, по гирлам да кутам маюсь, а ты из хаты не вылазишь, при детях все... Откуда же они у тебя такие? В церкву, видать, плохо водила, слов к ним не знала, ласки в душе не держала. Суровая ты с ними больно...
- А Груня... - отвечала мать. - Моя она дочка, Груня, послушливая, сердешная... А Локтя?
В этом мать была, пожалуй, права. Впрочем, в отношении Локти не совсем. По утрам Фиму будил материнский окрик:
- Локтя, к иконам!
Мальчонка долго ворочался в постели, протирая глаза, зевал. Тогда с него летело сорванное одеяло. Он умывался, становился под иконы, тоненьким голоском бормотал "Отче наш". Все это когда-то велели проделывать и Фиме, но только до четвертого класса. В четвертом она сказала - нет. Один галстук ее мать сожгла, другой спрятала невесть куда. Поколачивала, не давала есть, рвала библиотечные книги. Фима скрывала это в школе. Стыдно было такое говорить о матери.
Третий галстук - на покупку его дал деньги Артамон - мать не тронула.
Многое изменилось в ее жизни. Даже смешно было, что когда-то, маленькой, ей нравилось ходить с матерью в церковь, торжественную и высокую, всю в позолоте таинственных икон, в разноцветных стекляшках окон, нравилось слушать церковный хор, прерываемый иногда голосом священника. Даже сам запах церковных свечек, мигание языков огня, подпевание женщин в белых платочках - почему-то все в их церкви ходят в белых платочках, и у нее такой был, только маленький, - во всем этом было что-то загадочное и странное.
"Все от бога, - говорила мать. - Хочешь быть счастливой - молись; хочешь хорошо учиться - молись; хочешь, чтоб отец поймал много рыбы и хорошо заработал, - молись..."
И Фима молилась. В церковь она ходила, как в кино.
Комнатка Артамона освободилась, но не стало в отцовском доме просторней и светлей. Несколько икон, которые брат вынес из своей комнаты, вернулись на свои привычные места. Вначале Фима думала, что только мать такая упорная, что с отцом легче договориться. Ничуть не бывало. Разве что отец был сдержанней и принимал спор. Узнав в школе, что Гагарин на своем "Востоке" впервые взлетел в космос, Фима ворвалась домой:
- Отец, слыхал? Где ж он, твой бог? Если б Гагарин увидел его сказал бы.
Отец, расчесывавший у зеркала бороду, холодно посмотрел на нее:
- А он и не хотел ему показываться. Велика честь.
- За тучку спрятался? Или куда еще?
- Спаситель нам не докладывает. Его дело.
- А чего же он пустил туда космонавта? Он ведь всемогущ. Мог бы и не пускать.
- Знать, такая его воля. Захотел - и пустил.
- Как же мог он это захотеть, если Гагарин своим полетом доказал, что в природе все не так, как пишет Библия?
- Не нам знать. Иди-ка лучше помоги матери грядки вскопать. Больше пользы будет, чем насмехаться над родителями.
- Ох и жалко мне тебя, отец!
- Ну иди-иди, некогда мне с тобой... Много тут вас развелось. На разные лекции тащут... Деды что, глупые были?
- Не глупые, а темные! - запальчиво вставила Фима.
- Я тоже, может, у тебя темный?
- Конечно же, самый что ни на есть темный!..
Отец резко повернул к ней лицо:
- Проваливай отсюдова... Ну? Чтоб дети в старое время такое отмочили родителю своему... Вон!
Хоть не дрался. Вот так и жили они. Даже Локтя и тот плохо слушался Фиму. Бубнил молитвы и, нарядненький, причесанный, прилизанный, ходил с матерью в церковь.
- Дурачок, - говорила ему Фима, - где он, твой бог? Помог ли он тебе хоть раз?
Локтя хлопал глазами и пожимал плечиками.
- Мама говорит, что да. Если б не господь, у меня бы скарлатина не прошла: мама все молилась за меня.
- Врачи тебя спасли, а не ее молитвы.
- Не знаю, может быть... Лысый сказывал, что видел на кладях черта, сидел и жрал Пахомову корову, а хвост с кисточкой в ерик свисал...
- А ты и уши распустил?
- Да, - серьезно отвечал Локтя, - наверное, бога нет...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35