– Зато писал хорошую музыку.– Да он ни одной приличной ноты не написал! Все они хороши – и Виктор Герберт, и Джордж Гершвин, и Джером Керн, и этот, что вопит: «Покупайте мыло для прыщавых подростков!», и Лоренс Тиббетт, воет, как козел. Вот в Тампико я поймал симфонию Моцарта «Юпитер», вы, конечно, о ней и слыхом не слыхивали. Передавали из Рима. А в Панаме поймал «Седьмую» Бетховена, оркестр под управлением Бичема, из Лондона.– Да ну его к богу, Бетховена!– Ах, ну его к богу, вот как?! И это осмеливаетесь говорить вы? Впрочем, чего ждать от торговца мылом. Да знаете ли вы, что он был величайшим композитором в мире?– Ни хрена не был.– А кто тогда, кто? Не иначе, Уолтер Дональдсон?– Погодите минутку.На веранде уже собралось несколько mariachis, но публики было еще мало, поэтому стояло временное затишье. Я подозвал одного из них и взял у него гитару. Настроена она была, как ни странно, нормально. На пальцах еще оставались мозоли, с времен той работенки в Мехико-Сити. Я сыграл вступление к «Дон Жуану» и запел. Не выпендривался, не актерствовал, просто пел вполголоса, а закончив, отбил такт и прижал пальцами струны.Он к тому времени перешел к десерту и молча поглощал его. Потом подозвал гитариста, довольно долго чирикал с ним о чем-то по-испански и положил на столик несколько бумажных купюр. Гитарист притронулся к шляпе и отошел. Официант забрал тарелку и, стоя у стола, пялился на него.– Дело тут деликатное. Всегда был поклонником Бетховена, еще с молодости, но часто задавался вопросом: может, все-таки не он, а Моцарт был величайшим из всех музыкальных гениев? Так что, может, вы и правы, может быть… Я купил у него гитару. Возьму ее на борт. Там у меня груз, порох, и мы не можем отправиться, прежде чем я не подпишу миллион каких-то кретинских бумажек. Вы должны быть в доке ровно в полночь. Вскоре после этого снимаемся с якоря. * * * Я оставил его и понесся, словно на каблуках у меня выросли крылья. Интуиция подсказывала: до полуночи надо затеряться, выждать, идти в гостиницу вовсе ни к чему. Но я еще не ел и просто не мог пойти один в кафе, и вот где-то около девяти оказался у гостиницы.И не успел зайти в патио, как понял, что там что-то произошло.На табуретах были расставлены свечи и две-три масляные лампы. Наша машина стояла на месте, но перпендикулярно ей был припаркован огромный лимузин, и в патио было полно народу. У лимузина стоял плотного сложения парень с черными лоснящимися волосами, в офицерской форме с погонами, кольтом у бедра. И курил. Она сидела на капоте нашей машины. А между ними выстроились в ряд мексиканцы, целая дюжина, наверное. Похоже, часть из них были постояльцами гостиницы, часть служащими, а последний – hostelero. Их обыскивали два солдата с ружьями. Разделавшись с hostelero, они заметили меня, подошли, схватили и поставили рядом с ними. И тоже начали обыскивать. Мне никогда не нравились такого рода шуточки, особенно если учесть, что на этих гориллах не было даже ботинок.Когда обыск закончился, парень в погонах прошелся вдоль ряда и с каждым говорил по-испански. Это заняло приличный отрезок времени. Добравшись наконец до меня, он тоже начал что-то вякать, но тут она сказала ему пару слов, и он заткнулся. Злобно взглянул на меня и сделал знак пальцем отойти в сторону. Нельзя сказать, что тыканье пальцем привело меня в восторг, равно как и шмон.Потом он проорал солдатам какую-то команду, и они бросились обыскивать номера – заходили туда и тут же выходили. Через минуту один из них взвыл и проворно выскочил наружу. Тип в погонах направился к нему, тут же они начали выносить из комнаты наши бобы, наши яйца, кукурузную муку, котелки и миски, уголь, мачете – словом, все, что мы привезли с собой в машине. Какая-то женщина запричитала, а hostelero стал умолять о чем-то офицера, но без толку. Солдаты схватили его и поволокли со двора на улицу. Потом офицер пролаял еще одну команду и взмахнул рукой. Люди разошлись по комнатам, было слышно, как оттуда раздаются жалобные причитания и стоны. Офицер подошел к Хуане, обнял за талию, она захихикала, и они стали болтать по-испански. Он не терял времени даром – вернул похищенное и ждал теперь вознаграждения.Она зашла в комнату и вскоре вышла оттуда со шляпной коробкой и еще каким-то барахлом. Он распахнул дверцу лимузина.– Ты что, уезжаешь с этим типом?Сам не знаю, как это у меня вырвалось. Надо было не дергаться, дать ей спокойно уехать, но крик слетел с губ, казалось, помимо моей воли. Она обернулась, глаза удивленно расширились, словно она ушам своим не верила.– Но, пожалуйста, это же politico!– Я спросил: ты что, с ним едешь?– Ну да. Ты оставаться здесь. Я приеду maсana, очень рано. Потом смотреть на дом, да.Она выпалила все это фальшиво-небрежным тоном. Но обманывала не меня, его, чтоб не навлечь на меня неприятностей. И продолжала выразительно смотреть широко распахнутыми глазами, намекая, чтоб я заткнулся. Я стоял возле нашей машины, и он подошел и что-то рявкнул. Она подошла следом, что-то сказала ему по-испански, и он, похоже, успокоился. Наверное, объяснила, что я американец и связываться со мной не стоит. Я облизал губы, стараясь успокоиться, убедить себя в том, что сейчас главное – без эксцессов добраться до парохода. Я пытался убедить себя в том, что эта девица – всего лишь жалкая мексиканка, что она вовсе ничего для меня не значит, и если и собирается провести ночь с этим жирным шутом гороховым, тут нет ничего особенного, она поступала так сотни раз, и вообще это меня не касается. И черт с ней. И может, если б она не казалась такой неотразимо хорошенькой сейчас в лунном свете, я бы промолчал. И потом, что-то все же произошло тогда в этой церкви, что заставляло чувствовать, что отныне она принадлежит мне и только мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65