Мои настоящие волосы не смогли бы удержать такое диво, из них и жонкилия упала, как мне вспомнилось. Одеяние было смелым и простым. Белое, как морская пена полотно упало на мои сандалии, концы длинного пояса, на котором были вытканы лазурные птицы, закачались ниже моих колен. Мои плечи и ложбинка меж грудей остались бесстыдно-нагими, и я подумала, что неглупо повесить на шею ожерелье.
В алебастровых флакончиках я нашла мази и помады. Краску для век я узнала сразу, вспомнив свои наблюдения в городе; а вот и кармин для губ; красная охра для щек, я знала так же, что охрой подкрашивают соски. Я подумала, что для начала лучше бы не слишком увлекаться. Я взяла тонкую палочку черного дерева и чуть тронула губы кармином.
В пространстве, смутно освещенном факелом, я поглядела на изменившееся лицо – и замахнулась зеркалом, чтобы бросить его о стену. Но кто-то – другая Дафна? – удержал мою руку. Я переместилась поближе к свету. Поправила парик и потерла кармин у себя на губах.
Вместо амазонки с холодными глазами мне улыбался морской дух: доверительно, почти дерзко и все-таки с нежностью. И когда в его серые глаза попал отсвет лазури с моего пояса, птицы оборотились звездами. Я глядела в эти глаза и мне чудилось, будто я слышу рокот моря и кружу по извивам раковины багрянки, но я кружила навстречу свету, а не тьме.
– Уходи! – еле слышно взмолилась я. – Уходи! – Ее лицо не изменилось. Впрямь ли она была так ужасна в своих тайных переменчивых глубинах? Возможно, я еще смогу ее полюбить.
Я услышала шаги. Зеркало упало у меня из рук. Я ощутила – как бы это описать? – слабое жжение, словно мириад солнечных лучей-усиков полз по моей коже.
Я колыхнулась, устремившись ему навстречу: моему воину и моему супругу. Набрала полные пригоршни его волос и вдохнула пьянящий аромат тимьяна, словно бросилась в гущу нагретого солнцем луга, кувыркаясь среди цветов и похищая их теплоту и мягкость. Я обнимала его без чувства стыда. Обнимала его теплоту, его лето и мужественность, и теперь то был не луг, а юноша, куда прекраснее любых цветов, куда величественнее солнца. Серый мотылек осени, содрогаясь, пропал.
За спиной у Тихона я увидела его братьев, всех, кроме младшего. Бедный Келес, его оставили заканчивать уборку!
– Лордон, Ортан! – вскричала я. – Конисал! Вы видите, я приняла сокровище.
Ни слова.
Я вспомнила о моем парике, ожерелье и кармине на губах. И ощутила, как дерзко выступают груди. Застыдилась. Неужели я теперь для них некрасива, груба и пошла, или, хуже того, нелепа?
Они привыкли к амазонке, а не к морскому духу.
– Я… я не умею всем этим пользоваться, – сказала я Тихону. – Может быть, это мне не к лицу?
– Не к лицу?! – вскричал он. – Твоя красота лишила нас дара речи.
И тут я впервые поняла, что красота, отраженная в глазах мужчины, возвращается и облекает женщину, точно покрывало света.
Он преклонил колени у моих ног.
– Моя владычица, – произнес он. – Моя милая невеста.
Его братья преклонили колени в свой черед.
– Моя владычица, – произнес Лордон, после него Ортан, а затем Конисал. – Моя милая невеста.
Я подумала, что Афродита, эта неумолимая богиня, наказала меня за то, что я так поздно постигла любовь. Она послала мне любовь, подобную лавине огня и камней! Они все вместе отдали мне сокровище! Братья по плоти, братья в любви, они все вместе явились за своей невестой. Точно крылатые муравьи для брачного полета с муравьиной царицей.
Я подумала, что мертвые, взывающие к Персефоне из недр земли, взывают и ко мне: «Ступай во тьму; мертвые не могут тебя желать».
Я испытующе вгляделась в их лица, ожидая найти… гордость? Надменность? Похоть? Но увидела сияние, много ярче света факела. То, что встретил мой взгляд, было любовью. Они отдавали мне куда больше, чем сокровище. Они отдавали место и власть великой царицы, их матери, и обещали служить мне, как служили матери их отцы.
И так ли уж неумолима богиня, в конце концов? Камни богов можно обратить в хлеб.
– Мои милые супруги, – сказала я.
И мы вместе стали подниматься по проходу навстречу солнцу.




1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14