.. - Его лицо наконец очнулось, он сказал тихо: - Ты не смейся. Не случайно тебе говорю. Когда вспомнил тебя, впервые стал засыпать спокойно. Вспомню - сразу снимается все.
Он грустно вздохнул, обиженно по-детски насупился. У Елисея не проходило ощущение, что он немного пьян, "под наркозом", как он когда-то в юности говаривал.
- Догадывался, что ты все знаешь. Вычислил. Случайности, они нанизываются. Помнишь, в коридоре столкнулись. А потом, уже после, через несколько лет, в метро пересеклись. О-о, я помню твой взгляд! Ты знал уже тогда. А главное - на выставке в этом, в Доме учителя, твою картину видел. Ты там людей наподобие грибов изобразил. Такие серые, ха-ха, как поганки, в небо тянутся, а ноги этакими грибницами в землю корнями уходят. Переплетаются, совокупляются, - прошипел зло Есипов. - Один черный, страшный - это я. - Он покачал головой. - Сходство я уловил. По этому сплетению и понял, что ты все знаешь. Да, мы крепко заплетены. Иной, думаешь, козявка, а копнешь его - и голова кругом пойдет... А один человек на картине, светлый такой, вырвался, помнишь, белым шлейфом в небо поднимается. Это ты... Я сразу понял. Ты еще тогда оторвался от этой слякоти. Может, если бы не я, и тебя бы затянуло? А, вместе с нами?..
Он смотрел долго на Елисея.
- Или другое. Ты можешь мне сказать?.. Я запомнил, как твоя картина толкнула меня тогда. И сейчас - вспомню ее, и что-то отпускает внутри.
Елисей, конечно, помнил эту выставку. Единственную, куда удалось пристроить одну картину. И то благодаря чудаку из отборочной комиссии. Застал его в конце рабочего дня, когда все разбежались. Он не хотел смотреть, торопился, но потом глянул. Почти сразу сказал, что картины не пройдут, но он берется одну вывесить "контрабандой", как он выразился. И действительно, она появилась на второй день после открытия и провисела больше недели. Верно и то, что Елисей писал ее, держа в сердце и Валерку, и всю дрянь и пакость, облепившую их, видимые и невидимые нити, которыми повязаны все.
- А если и я не задержусь здесь? - спросил Елисей. - Ты ведь рассчитываешь, что срок мой не мерян?
Есипов откинулся, рот его открылся, щеки, словно жабры у рыбы, раздувались и опадали. Наконец он выдохнул с шумом воздух, застрявший в горле.
- С тобой-то что? - спросил он.
- Ничего.
- А почему так считаешь?
Елисей повел плечом и ничего не сказал.
Есипов расстроено посопел:
- Ты знаешь, тебе верю. Так и есть тогда.
Он задумался, голова его поникла, подбородок уткнулся в ворот рубахи, щеки оплыли вниз.
- Недавно понял слова моей бывшей супруги. Блистательной, знаменитой. Она, когда расходились мы, призналась. Жизнь, говорит, как скомканное старое грязное белье, - прошла и никакой радости не оставила, утешения нет. А потом говорит - она в свое время хотела детей, да... - Есипов вяло махнул рукой. - Надежда, говорит, остается, если есть дети, а без них... Сейчас понял ее. Когда конец, хочется надежды, хоть краешком, пальчиком, ребенком своим, а зацепиться за эту... ну, небо, солнце из-под тучки, дождик в осеннем тумане, - Есипов всхлипнул. - Знаешь, на чем поймал себя? В такой момент не баб вспоминаешь, не оргию какую-нибудь а-ля студенты, не самый разудалый оргазм. Вот ведь штука! Свинство-то, все о бабах хлопочем, а получается... - Он изумленно поднял палец. - Проклятая тишина на речке, волны бульканье о лодку, когда дождь об листву. У меня к окну верхушка тополя достает. Знаешь, как ночью дождь лупит по листьям, да еще молния полыхает, гром окатит?.. Если б знать, что потом сын твой или дочка в этой комнате проснется такой же ночью, дождевой воздух окатит ознобом, за окном хлещет, полыхает... - Он закрыл глаза, по щеке скользнула слеза. - Да не будет этого... Ничего не будет. Поселят хмыря какого-нибудь. За взятку, или просто за наглую морду. Будет он водку жрать, окурки в окно кидать, в сортире блевать с пережору. А я?.. Вот, хотел тебе повиниться. Тебе, наверное, больше всех напакостил. Думал, хоть вспомнишь, может, простишь?.. Может, с сердцем у тебя что?..
Елисей отрицательно помотал головой, он чувствовал, как Есипов одним своим видом, расплывшимся свинцовым телом угнетал его.
- Если так, скажи, - обессилено навалился на стол Есипов, - за что меня так? Кто это придумал? Почему какие-то твари пожирают меня?
- Мы едим, и нас едят. Ты равнодушен к своей жертве, и они не думают о тебе.
- Вечно, как небо, - уныло простонал Есипов.
- А кому всучить свои жалобы? Кто, кроме нас, должен хлопотать о наших руках, ногах, желудках, в которых боли, недуги, микробы какие-то? А если схватило живот, должен ли кто-то стоять над тобой в сортире и печалиться?
- Это смешно, - Есипов попытался улыбнуться.
- Однажды хотел намекнуть твоим шефам, что расшифрован ты.
- Не стал? - после некоторой заминки спросил Есипов.
- Нет.
- Интересно, почему?.. Хотя, эффект был бы ничтожный. Как все ничтожно! Ужас! Что я делал, что со мной было?..
- Может, это меня остановило. А может, не хотел играть по-вашему. Или время пожалел свое... Слушай. А если вернуть сейчас все. Ну, вот ты снова здоров, мышцы, сила бродит, ноги, руки крепкие, пружинистые?.. - Елисей увидел, как Есипов замер. - Снова поехало бы. На все бы плюнул, да и забыл бы про страх. Ведь так?
Болезненно-бледное полное лицо Есипова напомнило Елисею восковую маску. Полуприкрытые глаза ничего не видели. Он весь был погружен в тот прошлый мир, когда его носило гибкое, мускулистое тело, каждой жилкой, каждой клеточкой наслаждавшееся бодрящим холодом воздуха, сопротивлением, азартом жизни, любовной горячкой. Так и не открыв полностью глаз, как бы не желая видеть Елисея, он проговорил медленно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74