- Как ты мог с какой-то потаскухой?
Перед ним были голубые глаза в завитках светлых волос. Это была Настя. Она скептически улыбнулась, обошла его и направилась на кухню. Заворожено он сделал за ней два шага, но остановился.
- Ваш муж ни в чем не виноват перед вами, - заявила Настя четко и громко. - Это я - дрянь и потаскуха. Я сплю с подонком, который убил моего отца. Вам понятно, что ваш муж не виноват?.. Хотите, я убью себя? Отравлюсь, под машину брошусь.
- Зачем вы сюда пришли? - испуганно спросила Лариса. - Что вы хотите?
Настя молчала, потом быстро оглянулась, взглянула на Елисея и попросила:
- Уйдите, пожалуйста.
Елисей накинул плащ и вышел на лестницу. От него теперь мало что зависело. Подобно каменному обвалу с горы, все катилось куда-то, поднимая душную пыль, и должна была выплеснуться, отгреметь сорвавшаяся сила, чтобы потом снова застыть, успокоиться. Лифт остановился, он вышел из подъезда в шорох дождя.
Напротив входа стояла машина, в ее освещенной утробе он разглядел Есипова, тот вяло манил рукой.
Когда Елисей нехотя приблизился, он выкрикнул со смешком:
- Зря ушел, хороший матч кикбоксинга - это мечта. Пух и перья, наверное, уже летят.
- Зачем ты это сделал, сволочь?
- Не удержался, маленькая шутка.
- А если тебе кто-нибудь кирпичом по башке пошутит? - спросил Елисей мрачно.
- На этот случай содержу хороших юмористов. - Он кивнул на плечистого паренька, сидевшего за рулем. - Коленька, - обратился он к пареньку, поди пивка попей.
Шофер вышел, а Есипов неловко шевельнулся, как бы пытаясь освободить место на заднем сидении, но потом махнул рукой на переднее кресло.
- Садись, поболтаем... Знал бы, что эта стерва меня сюда потащит, не стал бы огорчать твою супружницу.
Елисей плюхнулся на переднее сидение, перед ним в зеркальце замаячили наполненные злобой и тоской глаза Есипова, утонувшие в тяжелых складках желто-коричневой кожи. Он попытался улыбнуться, его вывороченные синюшные губы ощерились, открывая пожелтевшие пеньки зубов.
- Что же ты не агитируешь меня за воздержание, непорочный образ жизни, бедную, но честную духовность?
- По-моему, ты сам хочешь агитнуть.
Его рот приоткрылся, щеки заколыхались, выталкивая пухлый язык.
- А что? Прав, шельма... Стукачам везде у нас дорога, стукачам везде у нас почет. Надо верно и преданно служить родине, и родина нас не забудет... Согласись, - его рука мотнулась широким жестом, - всем, что имею, поделились благодарные сограждане. И деревенская бабулька, и старый большевик, и полный сил труженик кирпича и мотыги - все заботятся о национальной безопасности и отстегивают трудовые грошики.
- По-моему, ты делал бы это просто из любви к искусству.
- На общественных началах? А что? Вполне возможно. Хотя, пока это не грозит. Знаешь, как важно чувствовать себя нужным?
Он опять заклокотал смехом. Через некоторое время Есипов успокоился, веки его разлепились, он глядел на Елисея серьезно:
- За что я люблю тебя, знаешь? С тобой легко, могу все сказать. Уж сколько на мне лежит, а тебе все могу выдать. Только полегчает. Ты, как боженька... Хотя, что это я - бога нет. Самое лучшее доказательство дурацкое человечество. В какую глупую башку пришла идея людей причислить к творению бога? Ха-ха, вот так поиздевались. Скорее мы - порождение зла. Чего только не натворили - и все нипочем. Хоть бы кого отшлепали. Все идут в одно место - и злодей, и праведник.
- Это как посмотреть. По-моему, наказаны... и при жизни. Может, в генах наших заложено: и судьба, и мера наказания?
Есипов промолчал, чего Елисей не ожидал - так ему понравилась его мысль. Он глянул на Есипова, его сияло насмешкой, сжатые губы душили рвущийся смех, а грудь и живот перекатывались волнами.
- Ну, уморил, друг! Сказки все это, брехня мудаков безголовых. Если бог должен раздавать награды и тумаки, то я, - закричал он, выкатив глаза, - главный бог! Ну, может, один из главных. Я награждал подонков, так что не снилось вам. Я давил чистоплюев благородных, так что кишки им сводило да из задницы выскакивали. - Он опять заклокотал смехом.
Есипов долго не мог успокоиться, потом затих совсем в изнеможении, даже из глаз прокатилась пара слезинок. Какое-то время он отдыхал, тяжело отдуваясь.
- Ты, конечно, писателей плохо знаешь, - Есипов усмехнулся, - уткнулся в свои картины. Но их, наверное, слышал. Был скандальчик в эпоху ядреного социализма... Жили-были два друга-неразлучника. Илюшка и Сашка. Талантливые были ребята. Че-е-стные, - с подвыванием протянул Есипов, благоро-о-дные. Рассказики кропали, да все хотели мир переделать, чтобы и человек звучал гордо, и для счастья, как курица для полета. Для этого - вот дураки - им обязательно начальство дерьмом обложить в своих бумажонках. А мне ж только это и надо. Заложил я дружков-приятелей. Да так Сашку обработал, что он еще кучу дружков - таких же кретинов - застукал. А вот Илюшка - законченный дурак был - так честным и остался. Отсидели, голубчики. Когда отпустили, Сашку я наградил за поворотливость ума: переговорил с кем надо, и его с "позором" - ха-ха - изгнали за бугор, в парижи. Умные, сообразительные люди там, ой, как нам нужны. С тех пор он, изгнанник несчастненький, как сыр в масле катается, героя корчит. Учит нас из Парижа, как нам по благородному жить. И стучит потихоньку... - Есипов поперхнулся, отрыгнул воздух и закричал: - Стукачам везде у нас дорога, стукачам везде у нас почет!.. А этот честный Илюша?.. Честность надо наказывать. До сих пор в дерьме плавает, по копеечке собирает, чтобы с голоду не помереть. Ходил по редакциям, клянчил. Да я еще работку провел, слушок, понимаешь, запустил, что дружков на следствии да в лагере закладывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74