...? для вас не будет ничего невозможного"xxvii. Но
философия духа этих слов не слышит, не хочет слышать. Они ее возмущают:
чудо, помним мы, есть насилие над духом. Но ведь источник всего "чудесного"
- есть вера, притом такая вера, которая дерзает не искать оправдания у
разума, которая нигде оправдания не ищет, которая зовет все, что есть в
мире, на свой суд. Вера - над знанием, по ту сторону знания. Когда Авраам
шел в обетованную землю, объясняет Апостол, он шел, сам не зная, куда
идетxxviii. Ему не нужно было знание, он жил обетованием: куда он придет - и
оттого, что он пришел, - там будет обетованная земля. Для философии духа -
такая вера не существует. Для философии духа вера есть только несовершенное
знание, есть знание в кредит, которое только тогда окажется истинным, если
оно добьется признания разума. С разумом же и с разумными истинами никто не
вправе спорить и не в силах бороться. Разумные истины - есть вечные истины:
их нужно безоговорочно принять и усвоить. Гегелевское "все действительное -
разумно" есть, таким образом, вольный перевод спинозовского - non ridere,
non lugere, neque detestari, sed intelligere (не смеяться, не плакать, не
проклинать, а понимать)xxix. Пред вечными истинами равно склоняются и тварь,
и Творец. Этого положения умозрительная философия ни за что не отдаст и
отстаивает его всеми силами. Гнозис - знание, понимание для нее дороже
вечного спасения, больше того - в гнозисе она находит вечное спасение.
Оттого-то Спиноза с такой непреклонностью возвестил: не плакать, не
проклинать, а понимать. И тут, как и в гегелевской "разумной
действительности", Киргегард прощупал, тут ему открылся смысл той
таинственной, столь недоступной для нас связи между знанием и падением,
которая устанавливается в повествовании Книги Бытия. Св. Писание ведь знания
в собственном смысле этого слова не отвергало и не возбраняло. Наоборот, в
Писании сказано, что человек был призван давать название всем вещам. Но
именно этого человек не захотел, не захотел довольствоваться тем, чтоб
давать имена вещам, созданным Творцом. Это превосходно выразил Кант в первом
издании "Критики чистого разума". "Опыт, - говорит он, - показывает нам то,
что существует, но он нам не говорит, что существующее необходимо должно
существовать так (как оно существует, а не иначе). Поэтому опыт не дает нам
истинной всеобщности, и разум, жадно стремящийся к этого рода знанию, скорей
раздражается, чем удовлетворяется опытом"xxx. Разум жадно стремится отдать
человека во власть необходимости, и свободный акт творения, о котором
рассказано в Писании, не только не удовлетворяет его, но раздражает,
тревожит и пугает. Он предпочитает отдать себя во власть необходимости, с ее
вечными всеобщими и неизменными принципами, чем ввериться своему Творцу. Так
было с нашим праотцем, соблазнившимся или завороженным словами искусителя,
так продолжает быть и с нами, с величайшими представителями человеческой
мысли. Аристотель двадцать веков тому назад, Спиноза, Кант и Гегель в новое
время безудержно стремятся отдать себя и человечество во власть
необходимости. И даже не подозревают, что в этом величайшее падение - в
гнозисе они видят не гибель, а спасение души.
Киргегард тоже учился у древних и в молодости был страстным поклонником
Гегеляxxxi. И лишь тогда, когда, по воле судьбы, он почувствовал себя
целиком во власти той необходимости, к которой так жадно стремился его
разум, - он понял глубину и потрясающий смысл библейского повествования о
падении человека. Веру, определявшую собой отношение твари к Творцу и
знаменовавшую собой ничем не ограниченную свободу и беспредельные
возможности, мы променяли на знание, на рабскую зависимость от мертвых и
мертвящих вечных принципов. Можно ли придумать более страшное и более
роковое падение? И тогда Киргегард почувствовал, что начало философии - не
удивление, как учили греки, а отчаяние: de profundis ad te, Domine,
clamavixxxii. И что у "частного мыслителя" Иова можно найти такое, что не
приходило на ум прославленному философу и знаменитому профессору. В
противоположность Спинозе и тем, кто до и после Спинозы искал в философии
"понимания" (intelligere) и возводил человеческий разум в судьи над самим
Творцом, Иов своим примером учит нас, что, чтоб постичь истину, нужно не
гнать от себя и не возбранять себе "lugere et detestari", а из них исходить.
Знание, т.е. готовность принять за истину то, что представляется
самоочевидным, т.е. то, что усматривается "открывшимися" у нас после падения
глазами (Спиноза называет это oculi mentis, у Гегеля - "духовное" зрение),
неизбежно ведет человека к гибели. "Праведник жив будет верой", - говорит
Пророк, и Апостол повторяет за ним эти слова. "Все, что не от веры, есть
грех"xxxiii - только этими словами мы можем защищаться от искушения "будете
знающими", которым прельстился первый человек и во власти которого находимся
мы все. Отвергнутым умозрительной философией "lugere et detestari", плачу и
взыванию Иов возвращает их исконные права: права выступать судьями, когда
начинаются изыскания о том, где истина и где ложь. "Человеческая трусость не
может вынести того, что нам рассказывают безумие и смерть", и люди
отворачиваются от ужасов жизни и довольствуются "утешениями", заготовленными
философией духа. "Но Иов, - продолжает Киргегард, - доказал широту своего
мировоззрения той непоколебимостью, которую он противопоставил ухищрениям и
коварным нападкам этики"xxxiv (т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109