Более высокого
смысла, заключенного в вопросе о необходимости синтеза, он не имеет также и
у Якоби, ибо последний, как сказано, крепко держится за абстракции, защищая
утверждение о невозможности синтеза. С особенной наглядностью он описывает
(стр. 147) процедуру, посредством которой достигают абстракции пространства.
"Я должен на столь долгое время стараться начисто забыть, что я когда-либо
что-нибудь видел, слышал, к чему-либо прикасался, причем я определенно не
должен делать исключения и для самого себя. Я должен начисто, начисто,
начисто забыть всякое движение, и это последнее забвение я должен
осуществить самым старательным образом именно потому, что оно всего труднее.
И все вообще я должен всецело и полностью удалить, как я его уже мысленно
устранил, и ничего не должен сохранить, кроме одного лишь насильственно
остановленного созерцания одного лишь бесконечного неизменного пространства.
Я поэтому не вправе снова в него мысленно включать самого себя как нечто
отличное от него и, однако, связанное с ним; я не вправе просто давать себя
окружить и проникнуться им, а должен полностью перейти в него, стать с ним
единым, превратиться в него; я не должен ничего оставить от себя, кроме
самого этого моего созерцания, чтобы рассматривать это созерцание как
истинно самостоятельное, независимое, единое и единственное представление".
При такой совершенно абстрактной чистоте непрерывности, т. е. при этой
неопределенности и пустоте представления, безразлично, будем ли мы называть
эту абстракцию пространством, чистым созерцанием или чистым мышлением; все
это - то же самое, что индус называет брамой, когда он, оставаясь внешне
неподвижным и не побуждаемым никакими ощущениями, представлениями,
фантазиями, вожделениями и т. д., годами смотрит лишь на кончик своего носа
и лишь говорит внутренне, в себе, "ом, ом, ом", или вообще ничего не
говорит. Это заглушенное, пустое сознание, понимаемое как сознание, есть
бытие.
В этой пустоте, говорит далее Якоби, с ним происходит противоположное
тому, что должно было бы произойти с ним согласно уверению Канта; он ощущает
себя не каким-то множественным и многообразным, а, наоборот, единым без
всякой множественности, без всякого многообразия; более того: "Я сама
невозможность, уничтожение всякого многообразного и множественного... Исходя
из своей чистой, совершенно простой и неизменной сущности, я не в состоянии
хоть что-нибудь восстановить или вызвать в себе как призрак... Таким
образом, в этой чистоте все внеположное и рядоположное, всякое покоящееся на
нем многообразие и множественность обнаруживаются как чистая невозможность"
(стр. 149).
Эта невозможность есть не что иное, как тавтология, она означает, что я
упорно держусь абстрактного единства и исключаю всякую множественность и
всякое многообразие, пребываю в том, что лишено различий и неопределенно, и
отвращаю свой взор от всего различенного и определенного. В такую же
абстракцию Якоби превращает кантовский априорный синтез самосознания, т. е.
деятельность этого единства, состоящую в том, что оно расщепляет себя и в
этом расщеплении сохраняет само себя. Этот "синтез в себе", "первоначальное
суждение" он односторонне превращает (стр. 125) в "связку в себе" [словечко]
"есть", "есть", "есть", без начала и конца и без "что", "кто" и "какие". Это
продолжающееся до бесконечности повторение повторения - единственное
занятие, функция и произведение наичистейшего синтеза; сам синтез есть само
голое, чистое, абсолютное повторение". Или, в самом деле, так как в нем нет
никакого перерыва (Absatz), т. е. никакого отрицания, различения, то он не
повторение, а только неразличенное простое бытие. - Но есть ли это еще
синтез, если Якоби опускает как раз то, благодаря чему единство есть
синтетическое единство?
Если Якоби так укрепился в абсолютном, т. е. абстрактном пространстве,
времени, а также сознании, то прежде всего следует сказать, что он таким
образом обитает и удерживается в чем-то эмпирически ложном. Нет, т. е.
эмпирически не существует, такого пространства и времени, которые были бы
чем-то неограниченно пространственным и временным, которые не были бы в
своей непрерывности наполнены многообразно ограниченным наличным бытием и
изменением, так что эти границы и изменения нераздельно и неотделимо
принадлежат пространственности и временности. И точно так же сознание
наполнено определенными чувствами, представлениями, желаниями и т. д.; оно
существует нераздельно от какого бы то ни было особого содержания. -
Эмпирический переход и без того понятен сам собой; сознание может, правда,
сделать своим предметом и содержанием пустое пространство, пустое время и
само пустое сознание, или чистое бытие, но оно на этом не останавливается и
не только выходит, но вырывается из такой пустоты, устремляясь к лучшему, т.
е. к каким-то образом более конкретному содержанию, и, как бы плохо ни было
в остальном то или иное содержание, оно постольку лучше и истиннее; именно
такого рода содержание есть синтетическое содержание вообще, синтетическое в
более всеобщем смысле. Так, Пармениду приходится иметь дело с видимостью и
мнением - с противоположностью бытия и истины; так же Спинозе - с
атрибутами, модусами, протяжением, движением, рассудком, волей и т. д.
Синтез содержит и показывает неистинность указанных выше абстракций;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55