А вопрос о
движении, откуда или каким образом оно у существующего, и они подобно
остальным легкомысленно обошли.
Итак, вот, по-видимому, до каких пределов, как мы сказали, наши
предшественники довели исследование относительно двух причин.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В это же время и раньше так называемые пифагорейцы, занявшись математикой,
первые развили ее и, овладев ею, стали считать ее начала началами всего
существующего. А так как среди этих начал числа от природы суть первое, а в
числах пифагорейцы усматривали [так им казалось) много сходного с тем, что
существует и возникает, - больше, чем в огне, земле и воде [например,
такое-то свойство чисел есть справедливость, а такое-то - душа и ум, другое
- удача, и, можно сказать, в каждом из остальных случаев точно так же); так
как, далее, они видели, что свойства и соотношения, присущие гармонии,
выразимы в числах; так как, следовательно, им казалось, что все остальное
по своей природе явно уподобляемо числам и что числа - первое во всей
природе, то они предположили, что элементы чисел суть элементы всего
существующего и что все небо есть гармония и число. И все, что они могли в
числах и гармониях показать согласующимся с состояниями и частями неба и со
всем мироустроением, они сводили вместе и приводили в согласие друг с
другом; и если у них где-то получался тот или иной пробел, то они
стремились восполнить его, чтобы все учение было связным. Я имею в виду,
например, что так как десятка, как им представлялось, есть нечто
совершенное и охватывает всю природу чисел, то и движущихся небесных тел,
по их утверждению, десять, а так как видно только девять, то десятым они
объявляют "противоземлю". В другом сочинении мы это разъяснили подробнее. А
разбираем мы это ради того, чтобы установить, какие же начала они полагают
и как начала эти подходят под упомянутые выше причины. Во всяком случае
очевидно, что они число принимают за начало и как материю для
существующего, и как [выражение] его состояний и свойств, а элементами
числа они считают четное и нечетное, из коих последнее - предельное, а
первое - беспредельное; единое же состоит у них из того и другого (а
именно: оно четное и нечетное), число происходит из единого, а все небо,
как было сказано, - это числа.
Другие пифагорейцы утверждают, что имеется десять начал, расположенных
попарно: предел и беспредельное, нечетное и четное, единое и множество,
правое и левое, мужское и женское, покоящееся и движущееся, прямое и
кривое, свет и тьма, хорошее и дурное, квадратное и продолговатое. Такого
же мнения, по-видимому, держался и Алкмеон из Кретона, и либо он
заимствовал это учение у тех пифагорейцев, либо те у него. Ведь Алкмеон
достиг зрелого возраста, когда Пифагор был уже стар, а высказался он
подобно им. Он утверждает, что большинство свойств, с которыми сталкиваются
люди, образуют пары, имея в виду в отличие от тех пифагорейцев не
определенные противоположности, а первые попавшиеся, например: белое -
черное, сладкое - горькое, хорошее - дурное, большое - малое. Об остальных
же противоположностях он высказался неопределенно, пифагорейцы же прямо
указали, сколько имеется противоположностей и какие они.
Итак, и от того и от другого учения мы можем почерпнуть, что
противоположности суть начала существующего; но сколько их и какие они -
это мы можем почерпнуть у одних только пифагорейцев. Однако, как можно эти
начала свести к указанным выше причинам, это у них отчетливо не разобрано,
но, по-видимому, они определяют элементы как материальные ибо, говорят они,
из этих элементов как из составных частей и образована сущность.
Итак, на основании сказанного можно в достаточной степени судить об образе
мыслей древних, указывавших больше одного элемента природы. Есть, однако, и
такие, которые высказались о Вселенной как с единой природе, но не все
одинаково - ни в смысле убедительности сказанного, ни в отношении существа
дела [kataten physin). Правда, рассуждать о них вовсе не уместно теперь,
когда рассматриваем причины [ибо они говорят о едином не так, как те
размышляющие о природе философы, которые, хотя и принимают сущее за единое,
тем не менее, выводя [Вселенную] из единого как из материи, присоединяют [к
единому] движение, по крайней мере когда говорят о происхождении Вселенной,
а эти утверждают, что она неподвижна). Но вот что во всяком случае подходит
к настоящему исследованию. Парменид, как представляется, понимает единое
как мысленное [logos), а Мелисс-как материальное. Поэтому первый говорит.
что оно ограниченно, второй - что оно беспредельно; а Ксенофан, который
раньше их (ибо говорят, что Парменид был его учеником) провозглашал
единство, ничего не разъяснял и, кажется, не касался природы единого ни в
том, ни в другом смысле, а, обращая свои взоры на все небо, утверждал, что
единое - это бог. Этих философов, если исходить из целей настоящего
исследования, надлежит, как мы сказали, оставить без внимания, .притом
двоих, а именно Ксенофана и Мелисса, даже совсем - как мыслящих более
грубо; что же касается Парменида, то он, кажется, говорит с большей
проницательностью. Полагая, что наряду с сущим вообще нет никакого
не-сущего, он считает, что с необходимостью существует [только] одно, а
именно сущее, и больше ничего (об этом мы яснее сказали в сочинении о
природе). Однако, будучи вынужден сообразоваться с явлениями и признавая,
что единое существует как мысленное, а множественность - как чувственно
воспринимаемое, он затем устанавливает две причины или два начала - теплое
и холодное, словно говорит об огне и земле;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17