Увидев, выпрямился и брезгливо поморщился:
— Их там трое.
— Трое… — прошептала пораженная роженица.
И тут же завопила, поскольку измученная утроба внезапно напомнила о том, что ей очень больно.
Жакмор достал из сумки несколько стимулирующих пилюль и проглотил их; он чувствовал, что ему сейчас достанется. Выдернул грелку из постели и со всей силы швырнул ее на пол, чтобы привлечь шумом кого-нибудь из прислуги. Он услышал, как внизу кто-то забегал и ринулся вверх по лестнице. Появилась сиделка, вся в белом, как на китайских похоронах.
— Подготовьте инструменты, — приказал Жакмор. — Как вас зовут?
— Белянкой меня кличут, — произнесла она с сильным деревенским акцентом.
— В таком случае я предпочитаю вас никак не называть, — пробурчал Жакмор.
Ничего не ответив, девушка бросилась начищать никелированные медицинские штуковины. Жакмор подошел к кровати. Женщина внезапно замолчала. Ее пронзила боль.
Он схватил бритву и с видом знатока обрил роженице лобок. Затем решительно обвел белой чертой границы операционного поля. Сиделка смотрела на него с изумлением, поскольку ее знания в области акушерства за рамки отела не выходили.
— У вас есть медицинский словарь? — спросил Жакмор, откладывая помазок. Завершив приготовления, он склонился над своим произведением и подул на краску, чтобы быстрее высохла.
— У меня есть только Общий Каталог Французских Оружейных Заводов да песенник города Сент-Этьена, — ответила сиделка.
— Досадно, — сказал Жакмор. — В словаре мы могли бы что-нибудь вычитать.
Не дожидаясь ответа, он обшарил взглядом Комнату; тот остановился на двери, за которой томился Ангель.
— А кто томится за дверью?
— Там хозяин… — ответила сиделка. — Он заперт.
В этот момент роженица очнулась и выдала серию пронзительных криков. Ее кулаки сжимались и разжимались. Жакмор повернулся к сиделке.
— У вас есть какой-нибудь таз?
— Пойду посмотрю, — ответила та.
— И пошевеливайтесь, безмозглое создание, — прикрикнул Жакмор. — Или вы хотите, чтобы она загадила нам все простыни?
Сиделка вылетела пробкой, и Жакмор с удовлетворением услышал, как, скатываясь по лестнице, она бьется головой о ступеньки.
Он подошел к роженице и нежно погладил испуганное лицо.
Ее руки судорожно сжали запястье Жакмора.
— Вы хотите видеть мужа? — спросил он.
— О да! — воскликнула она. — Только дайте мне револьвер, он там, в шкафу…
Жакмор покачал головой. Вернулась сиделка с овальной лоханью для ощипа собак.
— Больше ничего нет, — сказала она. — Уж придется вам приспособиться.
— Помогите засунуть это под нее, — приказал Жакмор.
— Тут края острые, — заметила сиделка.
— Ничего. Это вам всем в назидание, — отозвался Жакмор.
— Это глупо, — прошептала сиделка. — Она не сделала ничего плохого.
— А что она сделала хорошего?
Вздувшаяся спина распласталась по стенкам плоской лохани.
— Интересно, — вздохнул Жакмор, — и что же мы будем делать дальше? По-моему, психиатр здесь и вовсе некстати…
IV

Он в нерешительности задумался. Роженица молчала, а оцепеневшая сиделка таращила на него глаза, начисто лишенные какого-либо выражения.
— Нужно, чтобы у нее отошли воды, — сказала она.
Жакмор безразлично кивнул. Потом, встрепенувшись, поднял голову. Смеркалось.
— Это солнце прячется? — спросил он. Сиделка пошла посмотреть. За скалой улетучивался день, и поднимался молчаливый ветер. Она вернулась обеспокоенная.
— Не понимаю, что происходит… — прошептала она.
В комнате стало темно, глаза различали лишь какое-то свечение вокруг зеркала на камине.
— Сядем и подождем, — тихо предложил Жакмор.
В окно пахнуло горькими травами и пылью. День бесследно исчез. Темная глубина комнаты выдавила голос роженицы:
— Со мной это больше не произойдет. Я не хочу, чтобы это повторилось.
Жакмор заткнул уши. Ее голос скрипел гвоздем по стеклу. А рядом всхлипывала насмерть перепуганная сиделка. Звуки просачивались в черепную коробку Жакмора и капали ему на мозги.
— Они сейчас полезут, — сказала роженица и зло засмеялась. — Они сейчас полезут, и мне будет больно, а это только начало.
Жалобно застонала кровать. Женщина тяжело задышала, вновь раздались стенания.
— Пройдет еще столько времени, целые годы, и каждый час, каждая секунда будет продолжением этой боли, которая ни к чему другому не приведет, и этой боли не будет конца.
— Хватит, — отчетливо прошептал Жакмор.
Роженица завопила во всю глотку. Глаза психиатра уже привыкли к свечению, исходившему от зеркала. В нем он увидел, как лежащая женщина выгнулась и начала корчиться всем телом. Она долго протяжно кричала, ее крик остывал в ушах Жакмора горькой слипшейся кашей. Внезапно между согнутыми ногами показались, одно за другим, два светлых пятна. В темноте он угадал движения сиделки, которая, придя в себя, подхватила двоих детей и завернула в простыню.
— Там еще один, — подумал он вслух.
Выпотрошенная мать, казалось, была уже на исходе. Жакмор встал. Появился третий ребенок, Жакмор ловко схватил его и помог роженице. Ее измученное тело откинулось на кровать. Ночь беззвучно рвала себя на части, свет вливался в комнату, а женщина неподвижно лежала, уронив голову на плечо. Большие мешки под глазами на осунувшемся лице свидетельствовали о проделанной работе. Жакмор вытер пот на лбу, на шее и удивленно замер; снаружи, из сада, доносились какие-то звуки. Сиделка заканчивала пеленать последнего ребенка, положив его на кровать рядом с двумя другими. Она подошла к шкафу, позаимствовала у него простыню и развернула ее в длину.
— Я затяну ей живот, — произнесла она.
1 2 3 4 5 6 7 8