Конечно, мысли о смерти тревожат человека с
детских лет. Однако, достигнув апогея, "акме", вершины жиз-
ни, осознавая и переживая себя свободным субъектом не
только (и не столько) внешневещной, но внутренней, душев-
но-духовной психической жизни, индивид начинает видеть и
свой предел, острее, чем прежде и чем впоследствии, пережи-

вать свою конечность и ограниченность в пространстве и вре-
мени бытия.
Поэтому темой "смерти" не стоит злоупотреблять на
предыдущих возрастных этапах, равно как и на последующих.
Эта тема актуальна в наибольшей степени для зрелого субъ-
екта; только он в силах справиться с ней, самостоятельно, без
подсказок извне разрешить для себя проблему предстоящего
небытия. Вот как об этом говориться у Т.М.Титаренко.
"Личность ли, - вопрошает она, - с ее планами и стремле-
ниями, ненасыщаемыми потребностями и бессознательными
импульсами определяет способ миропостроения через инди-
видуальное отношение к смерти? Или же общество с его
уровнем развития, социальными ожиданиями и культурными
традициями создает свой проект? Онтогенетический разворот
проблемы выводит на первый план внешние детерминанты;
рассмотрение сложившейся, зрелой личностной структуры
переносит акцент вовнутрь" (265; 45).
Одно из характерных свойств человеческого ума со-
стоит в том, что, сталкиваясь с противоречием, он не может
оставаться пассивным. Чтобы помешать человеку действенно
реагировать на осознанные им противоречия, нужно отрицать
само наличие этих противоречий (Э.Фромм). Где-то так и
поступает Н.М.Бахтин, пытаясь следующим образом прими-
рить в сознании человека жизнь и смерть: "То, что делает
меня - мною, что делает меня живым, это и есть моя конеч-
ность - в пространстве, во времени, во всем. Все во мне -
каждая мысль и каждое хотение - утверждает себя как осо-
бое, как мое; противопоставляет себя безмерному и вечному
миру. И за это радостное и дерзновенное противопоставление
себя всему я должен и я хочу полностью заплатить: своим
уничтожением... Вот почему в каждом властно-изживаемом
мгновении мы прикасаемся к смерти и узнаем, что она не
отрицает, но утверждает и возвеличивает жизнь ... Спросите
себя: то, что я чувствую и думаю теперь, осталось бы оно в
силе, если бы я знал, что сегодня наступит смерть? Продол-
жал бы я делать то, что я делаю? И так спрашивать - всегда,
во всем. Я называю это: мерить верною мерою смерти. Лишь
то во мне имеет право на бытие, что выдерживает это испы-
тание, что выходит из него нетронутым и по-новому оправ-
данным. А то, что от этого прикосновения блекнет, выцветает,
свертывается, - то лишь выдает себя за жизнь; оно должно
быть вырвано и отброшено. Очищенная от этого сора, жизнь
становится божественно-напряженной" (32; 61-62).

296

Предстоящее небытие с жутким названием "смерть"
действительно "торопит", "подстегивает", "будоражит", "трево-
жит", "страшит" и таким образом "давит на психику", вызывая
у каждого человека психическую напряженность, несущую
отрицательный эмоциональный заряд. Смерть как неотврати-
мость и как постоянная опасность небытия действительно
придает жизни (по мере ее истечения) все возрастающую
напряженность. Однако возвышенность, ценность и смысл
жизни придает не смерть и не страх перед смертью, а прин-
ципиально иное - любовь к жизни. Ни отрицательные, за-
щитно-оборонительные мотивы, ни вытеснение и сублимация
не могут определить способ жизни и сообщить ей смысл. Че-
ловек, озабоченный мыслью о том, как бы подольше прожить
или вообще не умереть, тут же перестает жить в собственно
человеческом измерении. Из субъекта, автора и хозяина своей
жизни, он превращается в объекта, исполнителя, раба смерти,
не просто признающего, а часто, как водится, даже воспе-
вающего своего "господина".
Потому, ознакомившись с позицией Н.М.Бахтина,
также с точкой зрения НЛ.Бердяева, для которого смерть -
событие более глубокое, более основное для жизни, более
метафизическое, чем рождение (36; 301-3021, имеет смысл
продолжить поиск истины в этом направлении.
Рождение - это творение нового, созидание. Смерть -
уничтожение, разрушение. Как же акт и факт творения может
быть менее "метафизическим", чем акт разрушения? Чтобы
согласиться здесь с Н.А.Бердяевым, прийдется сперва отож-
дествить по смыслу и значению творение и разрушение, а
затем возвысить последнее над первым. Такого рода мысли-
тельные "игры со смертью" небезопасны, если перейти от ме-
тафизических абстракций к их практической реализации, а
именно: практике умерщвления того, что осмелилось родиться
или даже только претендует на рождение. В этом смысле
более привлекательной представляется, например, теорема
Г.Лейбныца о бессмертии души, или те философско-психо-
логические построения, в которых главный мотив челове-
ческой жизни усматривается в "свободе для...", не нуждаю-
щейся в стимуляции со стороны "свободы от..." и не пола-
гающей последнюю в качестве своей причины и основания.
В своей жизни человек не может избежать всевозмож-
ных ограничений и связанных с ними страхов. Неизбежен
страх перед ограничением жизни смертью. Однако означает
ли это необходимость признания страха смерти единственным

297

или главным стимулом полноценной жизни и развития лич-
ности? Может ли отрицательная мотивация умирания рож-
дать положительный стимул жизнетворчества? Насколько
имеет смысл человеческое счастье выводить из ужасающей
перспективы небытия?
Э.Фромм иначе, чем Н.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169