"Мы
на многое не замахиваемся. Все равно за всеми не угонишься. Мы тут, у
себя, между прочим, тоже делаем дело, с нас довольно". Или: "Мы вперед не
лезем. А этих, которые лезут, и слушать противно. Все им работа да работа,
уж не знают, как выслужиться". Или, наконец: "Вот кое-кто из молодых
выбился вперед. Что ж, им виднее. Пускай продвигаются, а нам и тут
неплохо. Конечно, обмениваться людьми или там мыслями - дело хорошее.
Только к нам оттуда, сверху, ничего стоящего не перепало. Да и кого нам
пришлют? Одних уволенных. Но мы ничего, пусть присылают. Мы люди мирные,
тихие, а свое дело делаем, и неплохо..."
О чем говорят эти фразы? Они ясно указывают на то, что учреждение
сильно занизило свои возможности. Хотят тут мало, а делают еще меньше.
Директивы второсортного начальника третьесортным подчиненным
свидетельствуют о мизерных целях и негодных средствах. Никто не хочет
работать лучше, так как начальник не смог бы управлять учреждением,
работающим с полной отдачей. Третьесортность стала принципом. "Даешь
третий сорт!" - начертано золотыми буквами над главным входом. Однако
можно заметить, что сотрудники еще не забыли о хорошей работе. На этой
стадии им не по себе, им как бы стыдно, когда упоминают о передовиках. Но
стыд этот недолговечен. Вторая стадия наступает быстро. Ее мы сейчас и
опишем.
Распознается она по главному симптому: полному самодовольству. Задачи
ставятся несложные, и потому сделать удается, в общем, все. Мишень в
десяти ярдах, и попаданий много. Начальство добивается того, что намечено,
и становится очень важным. Захотели - сделали! Никто уже не помнит, что и
дела-то не было. Ясно одно: успех полный, не то что у этих, которым больше
всех надо. Самодовольство растет, проявляясь во фразах: "Главный у нас -
человек серьезный и, в сущности, умный. Он лишних слов не тратит, зато и
не ошибается". (Последнее замечание верно по отношению ко всем тем, кто
вообще ничего не делает.) Или: "Мы умникам не верим. Тяжело с ними, все им
не так, вечно они что-то выдумывают. Мы тут трудимся, не рыпаемся, а
результаты - лучше некуда". И наконец: "Столовая у нас прекрасная. И как
они ухитряются так кормить буквально за гроши? Красота, а не столовая!"
Фразы эти произносятся за столом, покрытым грязной клеенкой, над
несъедобным безымянным месивом, в жутком запахе мнимого кофе. Строго
говоря, столовая говорит нам больше, чем само учреждение. Мы вправе быстро
судить о доме, заглянув в уборную (есть ли там бумага); мы вправе судить о
гостинице по судочкам для масла и уксуса; так и об учреждении мы вправе
судить по столовой. Если стены там темно-бурые с бледно-зеленым; если
занавески малиновые (или их просто нет); если нет и цветов; если в супе
плавает перловка (а быть может, и муха); если в меню одни котлеты и
пудинг, а сотрудники тем не менее в восторге - дело плохо. Самодовольство
достигло той степени, когда бурду принимают за еду. Это предел. Дальше
идти некуда.
На третьей, последней стадии самодовольство сменяется апатией.
Сотрудники больше не хвастают и не сравнивают себя с другими. Они вообще
забыли, что есть другие учреждения. В столовую они не ходят и едят
бутерброды, усыпая столы крошками. На доске висит объявление о концерте
четырехлетней давности. Табличками служат багажные ярлыки, фамилии на них
выцвели, причем на дверях Брауна написано "Смит", а на Смитовых дверях -
"Робинсон". Разбитые окна заклеены неровными кусками картона. Из
выключателей бьет слабый, но неприятный ток. Штукатурка отваливается, а
краска на стенах пузырится. Лифт не работает, вода в уборной не
спускается. С застекленного потолка падают капли в ведро, а откуда-то
снизу доносится вопль голодной кошки. Последняя стадия болезни развалила
все. Симптомов так много и они так явственны, что опытный исследователь
может обнаружить их по телефону. Усталый голос ответит: "Алло, алло..."
(что может быть беспомощней!) - и дело ясно. Печально качая головой,
эксперт кладет трубку. "Третья стадия, - шепчет он. - Скорее всего, случай
неоперабельный". Лечить поздно. Можно считать, что учреждение скончалось.
Мы описали болезнь изнутри, а потом снаружи. Нам известно, как она
начинается, как идет, распространяется и распознается. Английская медицина
большего и не требует. Когда болезнь выявлена, названа, описана и
заприходована, английские врачи вполне довольны и переходят к другой
проблеме. Если спросить у них о лечении, они удивятся и посоветуют колоть
пенициллин, а потом (или прежде) вырвать все зубы. Сразу ясно, что это не
входит в круг их интересов. Уподобимся мы им или подумаем о том, можно ли
что-нибудь сделать? Несомненно, еще не время подробно обсуждать курс
лечения, но не бесполезно указать в самых общих чертах направление поиска.
Оказывается, возможно установить некоторые принципы. Первый из них гласит:
больное учреждение излечить себя не может. Мы знаем, что иногда болезнь
исчезает сама собой, как сама собой появилась, но случаи эти редки и, с
точки зрения специалиста, нежелательны. Любое лечение должно исходить
извне. Хотя человек и может удалить у себя аппендикс под местным наркозом,
врачи этого не любят. Тем более не рекомендуется самим делать другие
операции. Мы смело можем сказать, что пациент и хирург не должны
совмещаться в одном лице. Когда болезнь в учреждении зашла далеко, нужен
специалист, иногда - крупнейший из крупных, сам Паркинсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196