"О красноречивая, справедливая и могущественная смерть! Ты убедила
того, кто не внимал никому; ты совершила то, чего никто не посмел
совершить; ты с презрением изгнала из этого мира того, пред кем он
заискивал. Ты собрала воедино все беспредельное величие, гордость,
жестокость и честолюбие человека и положила им предел двумя краткими
словами: Hicjacet".
Читатель, мало знакомый с литературой елизаветинской эпохи, может
приписать первый отрывок о шторме и кораблекрушении сэру Фрэнсису Дрейку,
второй и третий - Фрэнсису Бэкону, четвертый - о театре - Шекспиру (он
перекликается с известным монологом "весь мир - театр"), пятый -
какому-нибудь епископу и шестой - сэру Уолтеру Рэли, чьи знаменитые слова
о смерти, написанные в ожидании смертной казни, всем хорошо известны. На
самом деле все эти отрывки взяты из "Всемирной истории" Уолтера Рэли. Он
не был выдающимся мореплавателем, не много преуспел как политический
деятель и мало известен как писатель. В настоящее время его никто не
читает. И все же мы должны признать, что писать он умел так, как дано не
каждому из нас. Совершенно очевидно, что уровень, который суждено было
превзойти Шекспиру, был достаточно высок.
Возьмем другой пример, на этот раз поэтический:
Кто алчет в жизни сей лишь подвигов одних,
И сил, и благ земных не пощадит для них,
Кто почесть заслужить всем сердцем уповает,
Тех к цели верен путь, и слава их венчает.
Может быть, написано это и не так хорошо, но все же вполне со знанием
дела. Автор - сэр Фрэнсис Дрейк - все свое образование получил на борту
корабля.
Обратимся теперь к величайшей - во многих отношениях - среди
елизаветинцев фигуре: самой королеве. Что представляет собой ее проза?
"Что толку в рассудке, если он изменяет человеку, когда ему всего
нужнее? Делайте то, что вам приказывают, и оставьте рассуждения для
собственных дел. В одном был дан вам точный приказ, и вы его не выполнили,
в другом приказа не было, но вы действовали; более того, вы
воспользовались моими словами, и это может обязать меня уступать больше,
чем я должна или желала бы. Я уверена в вашей преданности долгу, но не
терплю такого ребячества".
Как высказалась она в критический момент своего царствования, когда
Испанская Армада была у берегов Англии?
"Вы можете быть уверены: я со своей стороны нимало не сомневаюсь, что
эта тираническая, гордая и безумная попытка будет не концом, но началом
погибели короля, который совсем не по-королевски, среди мирных
переговоров, начал эту несправедливую войну. Задумав сокрушить, он
возвеличил меня и так омрачил этим блеск своего величия, что обрек на
позор всех, кто пожелал бы выступить его союзниками".
В таких словах упрекает она Генриха IV Французского, которому оказывала
поддержку:
"Мы не ожидаем ничего, кроме худшего, от наших врагов; но вот мы видим,
что наши друзья обходятся с нами как враги: в чем же тогда разница между
ними? Меня изумляет, что тот, кто столь многим обязан нам за помощь в
нужде, такой низостью платит своему верному другу. Уж не думаете ли вы,
что кротость, присущая моему полу, помешает мне возмутиться таким
оскорблением? Моя королевская кровь не позволила бы мне выносить то
обращение, какое вы позволяли себе последние три месяца, даже от
могущественнейшего из властителей в христианском мире. Не прогневайтесь,
если я прямо скажу вам: коль скоро вы так обходитесь со своими друзьями,
они не придут к вам на помощь, когда она будет всего нужнее вам".
У королевы, которая умела так писать, должно было быть немало
подданных, кто мог выразить себя в поэзии и в прозе, немало славных
капитанов на суше и на море. Много ли сегодня найдется писателей,
владеющих пером так, как елизаветинцы владели шпагой? Да и редко кто из
нас, кстати, может соперничать в воинской славе с елизаветинцами,
добывшими себя славу пером. Вот почему лучшие из лучших в ту эпоху и были
гениями.
Да, масса должна быть очень хороша, чтобы кто-то один оказался
превосходным. Если допустить, что мы можем сегодня назвать сотню очень
способных промышленников, столько же композиторов, инженеров-строителей и
писателей, то есть шанс, что среди них есть гений. Если же найдется тысяча
исключительно способных адвокатов или художников, этот шанс возрастает в
десять раз. В действительности он будет еще выше, поскольку условия
соревнования жесткие, а именно соперничество требует окончательного
усилия, возносящего гения на высоту, которой способному человеку достичь
не дано.
Мы уже говорили: поле, на котором взрастает гениальность, должно быть
большим, поскольку на небольших изолированных участках почва, как правило,
неблагодатна. Легко быть лучшим композитором в маленькой группе
музыкантов-единомышленников. Небольшая заслуга быть самым эксцентричным в
кругу эксцентричных архитекторов. Не так уж трудно быть первым в
излингтонской группе абстракционистов-нонэкзистенциалистов, работающих с
шерстью, гравием, медной проволокой и сахарной глазурью (если допустить,
что такая группа существует). Быть самым непонятным среди поэтов,
известных своей туманностью, еще не значит именоваться классиком. Пусть вы
единственный создатель музея, выстроенного в форме штопора. Пусть он -
лучший в своем роде, но он же и худший, он же и средний. Пусть вы
единственный строитель, чей материал - цветное стекло, а ваши произведения
понятны только вашим ученикам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196