– А вот и церковь! – говорит Фрасколен.
И он указывает на здание довольно тяжелых пропорций, без всякого архитектурного стиля, расположившееся, словно огромный торт, посредине площади, покрытой зелеными газонами.
– Это протестантский храм, – сообщает Калистус Мэнбар, останавливаясь перед зданием.
– А в вашем городе есть и католические церкви?.. – спрашивает Ивернес.
– Да, сударь. Впрочем, должен обратить ваше внимание на то обстоятельство, что, хотя на земном шаре имеется около двадцати тысяч различных религий, мы здесь довольствуемся католичеством и протестантством. У нас не так, как в Соединенных Штатах, соединенных в политическом смысле, но разъединенных в отношении религии, ибо в них столько же сект, сколько семей, – методисты, англикане, пресвитерианцы, анабаптисты, уэслианцы, и т.д. Здесь же – только протестанты, верные кальвинистской доктрине, либо уж католики-паписты.
– А на каком языке у вас говорят?
– Одинаково распространены и английский и французский…
– С чем вас и поздравляем, – говорит Пэншина.
– Город, – продолжает Калистус Мэнбар, – разделен на две более или менее одинаковые части. Сейчас мы находимся…
– В западной, я полагаю… – замечает Фрасколен, ориентируясь на положение солнца.
– В западной… если угодно…
– Как это… «если угодно»? – изумляется такому ответу вторая скрипка.
– Разве положение частей света в вашем городе меняется по прихоти любого обитателя?
– И да… и нет… – говорит Калистус Мэнбар. – Позже я вам это объясню… А пока вернемся к этой части города… западной, если вам угодно, в которой живут исключительно протестанты; они даже и здесь остаются людьми практичными, в то время как более интеллектуальные, более утонченные католики занимают другую часть города. Само собой понятно, что храм этот – протестантский.
– Да, похоже на то, – говорит Ивернес. – В храме такой тяжелой архитектуры молитва не поднимается к небу, а распластывается по земле.
– Хорошо сказано! – восклицает Пэншина. – Мистер Мэнбар, в таком механизированном городе ведь можно прослушать проповедь и мессу по телефону?..
– Да, конечно.
– И исповедаться?
– Совершенно так же, как можно вступить в брак по телеавтографу. Согласитесь, что это практично…
– Невероятно практично, мистер Мэнбар, – отвечает Пэншина, – невероятно.

4. КОНЦЕРТНЫЙ КВАРТЕТ РАССТРОЕН

После такой длительной прогулки к одиннадцати часам человеку разрешается проголодаться. И наши артисты готовы широко использовать это разрешение. Их желудки образуют прекрасный ансамбль, и все четверо настроены на один лад: во что бы то ни стало надо позавтракать. С этим согласен и Калистус Мэнбар, не менее своих гостей подверженный необходимости ежедневно принимать пищу. Не вернуться ли в «Эксцельсиор-Отель»? Пожалуй, придется, ибо ресторанов, по-видимому, не так уж много в этом городе, где все, вероятно, привыкли сидеть по домам и куда, надо полагать, редко заглядывают туристы из Старого и Нового Света.
За несколько минут трамвай доставляет проголодавшихся виртуозов и их чичероне в отель, и там они подсаживаются к уставленному яствами столу. Поразительный контраст с обычной американской трапезой, где большое количество блюд не искупает их невысокого качества. Здесь говядина и баранина превосходны: птица – нежная и ароматная, рыба – соблазнительно свежая. Кроме того, вместо обычной в американских ресторанах воды со льдом
– на столе пиво различных сортов и вина, которые еще десять лет тому назад перебродили под солнцем Франции на холмах Медока и Бургундии.
Пэншина и Фрасколен отдают должное этому завтраку по меньшей мере с таким же усердием, как Себастьен Цорн и Ивернес… Само собой разумеется, Калистус Мэнбар настоял на том, что он угощает, и с их стороны было бы невежливо возражать.
Этот янки, чье красноречие неиссякаемо, проявляет чарующую любезность. Он говорит обо всем, относящемся к городу, за исключением именно того, что его сотрапезники больше всего хотели бы знать, – то есть, что же это в конце концов за независимый ни от кого город, название которого он медлит им сообщить? Пусть они потерпят, он все скажет, как только окончится осмотр. Уж не намеревается ли он напоить членов квартета, чтобы они опоздали на поезд в Сан-Диего?.. Думать так нет оснований: ведь, плотно покушав, всегда захочешь хорошо выпить.
Все уже заканчивали десерт; подали чай, кофе и ликеры, – как вдруг в гостинице задрожали стекла от громкого орудийного выстрела.
– Что это?.. – спрашивает, вздрогнув, Ивернес.
– Не волнуйтесь, господа, – отвечает Калистус Мэнбар. – Это пушка обсерватории.
– Если она отмечает полдень, – говорит Пэншина, взглянув на часы, – то с запозданием.
– Нет, господин альт, нет. Здесь солнце, так же как и в других местах, не опаздывает.
Странная улыбка приподнимает уголки губ американца, глаза под стеклами пенсне блестят, он потирает руки. Можно подумать, он радуется тому, что ему удалось кого-то «хорошо разыграть».
Фрасколен, который меньше, чем его товарищи, разомлел от обильной трапезы, смотрит на него с некоторой подозрительностью и не знает, что думать.
– Ну-с, друзья мои, – позвольте мне так вас называть, – с наилюбезнейшим видом говорит Калистус Мэнбар, – теперь нам надо осмотреть другую часть города. Я умру от огорчения, если вы упустите хоть малейшую подробность! Не будем терять времени…
– В котором часу отходит поезд на Сан-Диего?.. – спрашивает Себастьен Цорн, озабоченный тем, как бы из-за опоздания не потерять ангажемента.
– Да… в котором часу?.. – настойчиво твердит Фрасколен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19