Годфри не мог отказать себе в удовольствии от души посмеяться! Однако, чтобы скоротать время, он и сам, по воскресеньям, когда был свободен, охотно присутствовал на уроках знаменитого танцмейстера Тартелетта из Сан-Франциско.
Действительно, зрелище было презабавным. Несчастный туземец, обливаясь потом, с невероятным трудом проделывал элементарные танцевальные экзерсисы. Но при всем его прилежании и покорности, не так-то просто было превратить полинезийца, с его неуклюжими плечами, отвислым животом, вывернутыми внутрь коленями и ногами, в нового Вестриса или Сен-Леоне note 32.
Тартелетт доходил до неистовства, а Карефиноту, кротко страдая, учился изо всех сил. Трудно вообразить, каких ему стоило усилий встать в первую позицию! А когда дело доходило до второй, а потом и до третьей — мучениям не было конца!
— Гляди на меня, тупица! — кричал Тартелетт, больше всего ценивший в занятиях наглядность. — Ноги врозь! Еще больше врозь! Носок одной ноги приставить к пятке другой! Раздвинь колени, болван! Убери плечи, дубина! Голову прямо!.. Руки округлить!..
— Но вы требуете от него невозможного, — вступался Годфри.
— Для умного человека нет ничего невозможного — неизменно отвечал Тартелетт.
— Но его телосложение к этому не приспособлено…
— Приспособится! Отлично приспособится! Потом этот дикарь будет мне бесконечно признателен за то, что я научил его, как нужно входить в салон.
— Но ведь ему никогда не представится случай попасть в салон!
— Кто знает, Годфри! — невозмутимо возражал учитель.
Тем и кончались разговоры с Тартелеттом. Затем учитель танцев брал свою карманную скрипку и смычок и начинал наигрывать короткие пронзительные мелодии, приводившие Карефиноту в буйный восторг. Теперь уж его не приходилось уговаривать. Не думая о правилах хореографии, туземец с уморительными ужимками выделывал всевозможные коленца, прыгал, кувыркался, скакал.
А Тартелетт, глядя на неистовства этого сына Полинезии, предавался размышлениям. «Может быть, — думал он, — эти энергичные па, хотя и противоречащие всем принципам хореографического искусства, более естественны для рода человеческого, чем отработанные веками движения?»
Но оставим учителя танцев и изящных манер наедине с его философскими раздумьями и вернемся к вопросу более практическому и более злободневному.
Годфри во время своих последних экскурсий, когда он один или в сопровождении Карефиноту бродил по лесу, не встречал больше никаких других зверей и даже не видел их следов. Берега речки, куда хищники должны были бы ходить на водопои, не сохраняли никаких подозрительных отпечатков. По ночам тишина ни разу не нарушалась воем или рычанием, и домашние животные по-прежнему были спокойны.
«Как странно! — говорил себе Годфри. — Ведь ни я, ни Карефиноту не могли ошибиться. Нет сомнения в том, что он показал мне медведя, а я в него стрелял. Если предположить, что я убил зверя, то неужели этот медведь был единственным представителем на нашем острове?»
Это было совершенно необъяснимо! Если медведь действительно был убит, то куда же тогда делось его тело? Годфри повсюду искал, но оно бесследно исчезло. Смертельно раненное животное могло, конечно, добраться до своей берлоги и там околеть. Но тогда у подножья дерева остались бы пятна крови…
«Во всяком случае, — думал Годфри, — и впредь нужно будет остерегаться!»
С первых дней ноября наступил холодный сезон. Часами напролет лили промозглые дожди. Позднее, вероятно, должны были начаться ливни, которые в этих широтах не прекращаются неделями. Так здесь проходит зима. Теперь Годфри должен был осуществить свое намерение устроить очаг в самом дупле, чтобы обогревать жилище и готовить еду, не боясь ни ветров, ни ливней.
Подходящим местом для очага показалась ему одна из внутренних стенок секвойи. Он решил положить туда несколько камней — плашмя и на ребро, которые и будут служить очагом. Сложнее было сконструировать дымоход. Выпускать дым по длинному дуплу внутри секвойи Годфри считал непрактичным, да и как бы он соорудил такую трубу!
Наконец, он смекнул, что в качестве дымовой трубы можно приспособить длинный толстый бамбук, росший кое-где по берегам речки.
В этой работе ему усердно помогал Карефиноту, понявший, хотя и не без некоторых усилий со стороны Годфри, что от него требуется. Вместе они прошли около двух миль, пока не выбрали достаточно толстые экземпляры тростниковых растений. Вместе занялись они и постройкой очага. Камни были разложены на земляном полу в глубине комнаты, напротив двери. Стебли бамбука очистили от сердцевины и, подровняв у краев, вставили одна в другую несколько трубок. Таким образом, получилась довольно длинная дымовая труба, приделанная выходным концом к отверстию в коре секвойи.
Такой очаг их вполне устраивал и требовал только при смотра, чтобы не загорелся бамбук.
В дупле Вильтри вскоре весело запылал огонь — к тем большей радости Годфри, что в комнате совсем не чувствовалось дыма.
Сделано все было своевременно, так как с 3 по 10 ноября лили, не переставая, дожди. Разводить огонь под открытым небом было бы теперь невозможно. Эту грустную неделю Годфри и его товарищи провели взаперти, выходя из дому только для присмотра за скотом и курами.
И вдруг в один прекрасный день оказалось, что полностью иссяк запас камасов, заменявших нашим Робинзонам хлеб. Так как отсутствие мучнистых корней становилось все более ощутимым, Годфри заявил Тартелетту, что с наступлением более сносной погоды он отправится вдвоем с Карефиноту за камасами. Учителя танцев не слишком прельщала перспектива плестись две мили по мокрой траве, и он охотно согласился караулить дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53