После долгих поисков он, наконец, находит болтающийся на одной из мачт обрывок кожи. Ведь кожа все же вещество органическое, и он пожирает ее с невыразимой жадностью. По-видимому, боцману становится легче. Все мы следуем его примеру. Кожаная шляпа, козырьки фуражек, все съедобное, что мы сумели отыскать, — все идет в ход. В нас говорит какой-то звериный инстинкт, которого мы не в состоянии подавить. В эту минуту, можно подумать, что в нас не осталось ничего человеческого. Никогда не забуду этой сцены!
Если голод и не утолен, то по крайней мере рези в желудке на время утихли. Но некоторые из нас не могли вынести этой отвратительной пищи: их вырвало.
Прошу извинить меня за эти подробности! Я должен передать без утайки все, что перестрадали потерпевшие кораблекрушение на «Ченслере». Пусть читатели узнают из моего рассказа, сколько моральных и физических страданий может вынести человеческое существо! Пусть это послужит уроком, вынесенным из моего дневника! Расскажу решительно обо всем; к сожалению, я предчувствую, что мы не достигли еще предела наших мучений!
Во время этой сцены я сделал наблюдение, подтвердившее мои догадки насчет буфетчика. Хоббарт, хотя и хныкал по-прежнему и даже больше, чем всегда, но к другим не присоединился. Его послушать, так он умирает от истощения, но, глядя на него, невольно думаешь, что он меньше страдает, чем остальные. Не припрятан ли у этого лицемера в каком-нибудь тайнике запасец, которым он до сих пор пользуется? Я слежу за ним, но ничего особенного не открыл.
Зной по-прежнему нестерпим, в особенности если ветер не умеряет его. Рацион воды, конечно, недостаточен, но голод, по-видимому, убивает жажду. И хотя я думал, что от недостатка воды мы будем страдать еще больше, чем от недостатка пищи, я еще не могу этому поверить или по крайней мере представить себе это. Да избавит нас господь от новой муки!
К счастью, в бочонке, который наполовину разбился, осталось несколько пинт воды, а второй еще не тронут. Хотя нас теперь стало меньше, капитан, вопреки требованию некоторых матросов, уменьшил ежедневный рацион до полпинты на душу. Я одобряю эту меру.
Что касается водки, ее осталось лишь четверть галлона, спрятанного в надежном месте, назади плота.
Сегодня, 7 января, около половины восьмого вечера, один из нас скончался. Теперь нас осталось только четырнадцать! Лейтенант Уолтер умер у меня на руках. Ни я, ни мисс Херби не могли его спасти… он уже свое отстрадал!
За несколько минут до смерти Уолтер поблагодарил мисс Херби и меня голосом, который мы с трудом могли расслышать. Из его дрожащих рук выпало смятое письмо.
— Сударь, — сказал он. — Это письмо… от моей матери… я не имею сил… последнее, которое я получил! Она пишет: «Я жду тебя, дитя мое, я хочу свидеться с тобой!» Нет, мама, ты уже не увидишь меня! Сударь… это письмо… приложите его к моим губам… я хочу поцеловать его… Мама… боже!..
Я вложил это письмо в холодеющую руку лейтенанта Уолтера и помог ему поднести его к губам. Его взгляд на мгновение оживился, я услышал слабый звук поцелуя…
Лейтенант Уолтер умер! Господи, прими его душу!
41. ВОСЬМОЕ ЯНВАРЯ
Всю ночь я провел возле тела несчастного лейтенанта, а мисс Херби несколько раз приходила молиться за усопшего.
Когда наступило утро, труп уже совершенно остыл. Я спешил… Да! Спешил бросить его в море. Я просил Роберта Кертиса помочь мне в этом печальном деле. Мы завернем покойника в жалкие остатки одежды и предадим погребению в морской пучине; надеюсь, что из-за крайней худобы лейтенанта тело его не всплывет на поверхность.
Роберт Кертис и я, приняв меры, чтобы нас не видели, извлекли из карманов лейтенанта кой-какие предметы, которые будут переданы его матери, если один из нас выживет.
Заворачивая труп в одежду, которая должна послужить ему саваном, я не мог не содрогнуться от ужаса.
Правой ноги не было, вместо нее торчал окровавленный обрубок!
Кто виновник этого кощунства? Должно быть, ночью меня одолела усталость и кто-то воспользовался моим сном, чтобы изувечить труп Уолтера. Кто же это сделал?
Роберт Кертис бросает вокруг гневные взгляды. Но на плоту мы не заметили ничего необычного; тишина прерывается время от времени лишь стонами. Может быть, за нами следят! Поспешим бросить эти останки в море, чтобы избежать еще больших ужасов!
Прочтя заупокойную молитву, мы бросаем труп в воду. Он тотчас же исчезает в волнах.
— Черт возьми! Хорошо питаются акулы!
Кто это сказал? Я оборачиваюсь. Это негр Джинкстроп.
Боцман стоит возле меня.
— Эта нога… — спрашиваю я у него. — Вы думаете, что они, эти несчастные…
— Нога?.. Ах да! — как-то странно отвечает боцман. — Впрочем, это их право!
— Их право?! — кричу я.
— Сударь, — говорит мне боцман, — лучше съесть мертвого, чем живого.
Я не знаю, что ответить на эти холодно сказанные слова, и ложусь в конце плота.
Часов в одиннадцать случилось, однако, счастливое событие.
Боцман, который еще с утра закинул свои удочки, на этот раз поймал трех рыб — крупные экземпляры трески, длиною в восемьдесят сантиметров каждая. Эта рыба в сушеном виде известна под названием «stokfish».
Едва боцман вытащил свою добычу, как матросы накинулись на нее. Капитан Кертис, Фолстен и я бросаемся, чтобы их удержать, и вскоре нам удается установить порядок. Три рыбы на четырнадцать человек — это немного, но, как бы то ни было, каждый получит свою долю. Одни пожирают рыбу сырой, можно даже сказать живой, и их большинство. У других — Роберта Кертиса, Андре Летурнера и мисс Херби — хватает силы воли подождать. Они зажигают на углу плота несколько кусков дерева и обжаривают свою порцию на вертеле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49