Это были знаменитые норвежские «сноргас» — тонкие кусочки копчёной оленины, селёдки, посыпанной красным перцем, ломтики чёрного хлеба, острого сыра и другие пряности, которые едят в любое время для возбуждения аппетита.Сноргас так хорошо отвечал своему назначению, что доктор, который попробовал это кушанье сначала только из вежливости, теперь уже был в состоянии оказать честь хозяйке дома, отведав варенья из шелковицы, которым славилась матушка Катрина, а для утоления жажды ему понадобилось не менее семи — восьми чашек чая без сахара.Маастер Герсебом поставил на стол глиняный кувшин с превосходным «скидем» — голландской водкой, которая досталась ему от одного покупателя-голландца. Затем, когда ужин был окончен, доктор принял из рук хозяина огромную трубку, набил её табаком и закурил, ко всеобщему удовольствию.Нечего и говорить, что лёд был сломлен, и доктору стало казаться, что он давно уже находится в этом доме как член семьи. Оживлённая беседа, шутки и смех были прерваны десятью ударами старых стенных часов в футляре из полированного дерева.— Уже поздно, дорогие друзья, — сказал доктор. — Если детям пора отправляться спать, то мы сможем поговорить с вами о серьёзных делах.По знаку Катрины Отто, Эрик и Ванда пожелали всем спокойной ночи и немедленно удалились.— Вы, наверное, удивлены моему вторжению, — продолжал доктор после минутного молчания, устремив проницательный взгляд на маастера Герсебома.— Мы всегда рады гостю, — серьёзно ответил рыбак.— О, я знаю, Нороэ всегда славился гостеприимством!.. И все же вы, наверное, подумали, что я неспроста пришёл к вам, покинув в этот вечер моего старого друга Маляриуса. Бьюсь об заклад, что матушка Герсебом даже кое-что подозревает на этот счёт.— Мы узнаем об этом, когда вы нам сами расскажете, — заметила дипломатично славная женщина.— Итак, — вздохнул доктор, — если вы не хотите помочь, то мне самому придётся приступить к делу. Ваш сын Эрик незаурядный ребёнок, маастер Герсебом.— Я на него не жалуюсь, — ответил рыбак.— Для своего возраста он очень умён и образован, — продолжал доктор. — Я проверял сегодня в школе его знания и был поражён его необычными способностями к наукам и умению мыслить. Я был также удивлён, узнав его имя, так как он на вас совсем не похож и сильно отличается от местных детей.Рыбак и его жена слушали молча и внимательно.— Короче говоря, — продолжал доктор с некоторым нетерпением, — этот мальчик меня не только занимает, но и серьёзно интересует. Я беседовал о нем с Маляриусом и узнал от него, что он не родной ваш сын, что он попал сюда после кораблекрушения, что вы его подобрали, воспитали, усыновили и даже дали ему своё имя. Все это так, — не правда ли?— Да, господин доктор, — серьёзно ответил Герсебом.— Если он не наш сын по крови, то всё равно мы его любим всем сердцем! — воскликнула Катрина. Её губы задрожали и на глаза навернулись слезы.— Мы не делаем никакого различия между ним и нашими Отто и Вандой, и даже никогда об этом не вспоминаем.— Такие чувства делают вам обоим честь, — сказал доктор, растроганный волнением доброй женщины. — Но я попрошу вас, друзья мои, рассказать мне всю историю этого ребёнка. Я специально к вам пришёл, чтобы узнать её и, поверьте мне, желаю ему самого лучшего.Почёсывая за ухом, рыбак, казалось, колебался, но видя, что доктор с нетерпением ожидает его рассказа, наконец решился и приступил к делу:— Все так и есть, как вам говорили, и ребёнок действительно не наш сын, — сказал он как бы с сожалением. — Вот уже скоро двенадцать лет с того памятного дня, как я отправился рыбачить по ту сторону острова, который прикрывает выход из фьорда в открытое море. Вы же знаете, за этим островком тянется песчаная отмель и треска там водится в изобилии. После хорошего улова я снимал свои последние снасти и собирался поднять парус, когда моё внимание привлёк плывущий по волнам какой-то белый предмет, освещённый лучами заходящего солнца. Море было спокойно, и я не торопился домой. Вместо того, чтобы повернуть лодку к Нороэ, я направил её из любопытства на этот белый предмет.
Минут через десять я поравнялся с ним. Оказалось, что с наступающим приливом к берегу приближалась маленькая колыбель из ивовых прутьев, покрытая муслиновой накидкой и крепко привязанная к спасательному кругу. Я приблизился к нему с большим волнением. Схватив круг, я вытянул его из воды и заметил тогда в колыбели несчастного младенца семи — восьми месяцев. Малютка спал крепким сном. Он был бледненький и посинел от холода, но, казалось, не слишком пострадал от такого необычного и опасного путешествия. Об этом можно было судить, когда он начал кричать во весь голос, почувствовав, что волны больше его не укачивают. У нас уже в это время был Отто, и я умел обращаться с такими малышами. Я поспешил сделать соску из тряпки, обмакнул её в водку, разведённую водой, и сунул ему в рот. Он тотчас же замолчал и, казалось, принял это подкрепляющее средство с большим удовольствием. Но я знал, что надолго ему этого не хватит, и быстро вернулся в Нороэ. Разумеется, люльку я отвязал и поставил в лодку у своих ног. Не выпуская из рук шкот снасть для управления парусом

от паруса, я смотрел на этого младенца и спрашивал себя, — откуда он взялся? Без сомнения, он мог попасть сюда с корабля, потерпевшего крушение. Ночью море было неспокойное, свирепствовал ураган. Но какое стечение обстоятельств помешало ребёнку избежать участи его родных? Кому пришло в голову привязать его к спасательному кругу? Много ли часов провёл он на волнах? Что сталось с его отцом, матерью и со всеми, кому он был дорог?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75