– Господин Жан, – сказал я, – уже восемь часов, нам пора идти…
В ответ на это он только кивнул, как будто ему слишком тяжело было говорить.
Пора было идти за господином де Лоране.
Пройдя по улице шагов триста, мы повстречались с солдатом Лейбского полка, остановившимся перед Жаном.
– Вы Жан Келлер? – спросил он.
– Да.
– Вам письмо.
И он подал ему конверт.
– Кто вас послал? – осведомился я.
– Лейтенант фон Мелис.
Это был один из секундантов лейтенанта Франца. Жан распечатал конверт и прочел следующее:
«Ввиду изменившихся обстоятельств поединок между поручиком Францем фон Гравертом и солдатом Жаном Келлером состояться не может.
Лейтенант фон Мелис».
Вся кровь во мне вскипела! Офицер не может драться с солдатом, прекрасно! Но Жан Келлер еще не солдат и до 11 часов имеет право распоряжаться собой.
Боже правый! Мне кажется, французский офицер не мог бы так поступить. Он непременно вышел бы к барьеру и дал удовлетворение смертельно оскорбленному им человеку.
Но довольно об этом, а то я, пожалуй, хвачу через край. И наговорю лишнего. Собственно говоря, была ли эта дуэль возможна?
Жан, разорвав письмо, с презрением бросил его на землю, произнеся только одно слово: «негодяй»; после чего сделал мне знак следовать за ним, и мы медленно направились к дому.
Гнев душил меня до такой степени, что я должен был остаться на улице. Я даже отошел от дома, сам не замечая, куда иду, так я был углублен в размышления об ожидающих нас в будущем осложнениях. Помню только, что я ходил к господину де Лоране сообщить об отмене дуэли.
В это утро я, надо полагать, совершенно утратил понятие о времени, так как вернулся домой в 10 часов, а мне казалось, что я только что покинул Жана.
Господин де Лоране с Мартой были у нас, и Жан прощался с ними.
Эту сцену я пропущу, так как описать ее не в состоянии, и скажу только, что госпожа Келлер держала себя очень стойко и энергично, не желая подавать сыну пример слабости.
Жан со своей стороны в присутствии матери и невесты достаточно хорошо владел собой.
Перед разлукой он и Марта бросились в последний раз в объятия госпожи Келлер, и дверь дома захлопнулась за Жаном.
Он ушел!.. Ушел прусским солдатом!..
Увидим ли мы его еще когда-нибудь?!
Полк его получил приказание в тот же вечер двинуться в Борну, деревушку, находящуюся недалеко от Бельцигена, почти на границе Потсдамского уезда.
Должен сказать, что, несмотря на все доводы господина де Лоране и наши горячие убеждения, госпожа Келлер настаивала на своем желании следовать за сыном. Полк идет в Борну, и она поедет туда же, и сам Жан не мог отговорить ее.
Наш отъезд должен был состояться на следующий день. Какой душураздирающей сцены ожидал я при прощании Ирмы с госпожой Келлер! Ирма хотела бы остаться и сопровождать свою госпожу хоть на край света… а я чувствовал, что у меня не хватило бы духу увезти ее против воли. Но госпожа Келлер наотрез отказала взять ее с собой, и сестра должна была поневоле покориться.
Около полудня, когда все уже было готово, обстоятельства внезапно изменились.
В пять часов Калькрейт собственной особой явился к господину де Лоране.
Начальник полиции объяснил ему, что знает о предполагающемся отъезде и принужден запретить его выезд, по крайней мере в настоящую минуту, так как необходимо было подождать, какие меры примет правительство относительно проживающих в данное время в Пруссии французов; а до тех пор он, Калькрейт, не имеет права выдать паспорт, без которого невозможно никакое путешествие.
Что же касается Наталиса Дальпьера – это дело совсем другого рода. По-видимому, кто-то донес на меня, что я шпион, и обрадованный Калькрейт собирался поступить со мной как с таковым. Может быть, узнали, что я принадлежу к Королевскому Пикардийскому полку? Для успеха Имперских войск, конечно, важно было, чтобы во французской армии было хотя бы одним солдатом меньше! В военное время ведь нужно стараться всеми средствами уменьшать численность неприятеля.
В тот же день я, несмотря на мольбы сестры и госпожи Келлер, был арестован, затем препровожден по этапу до Потсдама и заключен в крепость.
Можно себе представить, какой гнев обуял меня, оторванного от всех дорогих моему сердцу людей! Не иметь возможности бежать и занять свое место в рядах полка, когда раздадутся первые выстрелы. Как это ужасно!
Но к чему распространяться об этом! Скажу только, что меня, даже не допрашивая, посадили в одиночную камеру, где я не мог иметь сношений с кем бы то ни было и целых шесть недель не имел известий извне. Подробное же описание моего заключения завело бы меня слишком далеко. Пусть мои друзья в Граттепанше подождут, пока я сам расскажу им все подробно, а теперь узнают только, что часы для меня тянулись медленно, как майский дым! Тем не менее я, по-видимому, должен был радоваться, что избежал суда, так как, по словам Калькрейта, «дело мое было слишком ясно». Но благодаря этому я рисковал оставаться узником до конца кампании.
К счастью, этого не случилось. Через полтора месяца, 15 августа, комендант крепости освободил меня, и я был препровожден в Бельцинген, причем мне даже не потрудились сообщить, чему я обязан своим освобождением.
Нечего и говорить о моем счастье вновь увидеть госпожу Келлер, сестру и семью де Лоране, которые не могли покинуть Бельцинген. Так как полк господина Жана еще не ушел дальше Борны, госпожа Келлер все еще оставалась в Бельцингене. Жан, конечно, писал, когда мог, и, несмотря на сдержанный тон его писем, в них сквозил весь ужас его положения.
Хотя мне и дали свободу, но не дали права оставаться в Пруссии, на что я, разумеется, не жаловался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48