А Баев молодец! Впрочем, поражаться нечему. Замысел поиска, его тактика как-то стихийно становятся достоянием его рядовых участников, военных и штатских. Это в порядке вещей у нас. Директивы с пометкой «секретно» совпадают со здравым смыслом простых людей, со смекалкой народа, перенесшего войну, испытанного и в тайных схватках с врагом. Прямой расчет велит — не спугнуть, проследить за нарушителем, чтобы изловить и его сообщника.
— Каждый солдат должен знать свой маневр, — молвил Сивцов. — Еще Суворов указал.
Он повторил то, что перед тем сказал Игорю, — проверить у всех документы, вести себя так, чтобы успокоить гостя, а затем расположиться в секрете, на высотке. Капитан показал высотку на плане. Застава охватывала кочевку Арсена Давиташвили цепочкой секретов. С наступлением темноты наряды передвинутся ближе к скале…
До ворот заставы оба шли молча. Игорю было неловко перед младшим.
— Не успел я, видишь, — начал он примирительно. — Я думал тебя в курс ввести…
Он пытался обрести обычный тон старшего, покровительственный и чуточку небрежный, но это не удавалось.
Лукавая улыбка мелькнула на лице Баева. «Ничего ты не думал», — означала она. Но Баев не обиделся. Важное задание захватило его, он заговорил с жаром. Лазутчик, верно, испугается при виде пограничников. Главное — держать себя в руках. Обращение должно быть со всеми одинаковое.
— Будто мы первый раз видим всех — и чабана и Гиви. Э, Игорь, — Баев подмигнул, — девушку твою тоже проверим.
— Мою! — буркнул Игорь. — Иди ты!
— Да что ж ты снова побледнела? — продекламировал Баев. — Так, няня, право ничего.
— Чудило ты!
— Евгений Онегин. Роман в стихах.
— Да? Ты один грамотный? Поздравляю! — огрызнулся Игорь. — А насчет Лалико… Заладили вы все, будто я… Ну, знакомы слегка. Ну, танцевали разок. Дев много, брат. Больше, чем требуется.
Последние слова были не его — так выражался один юный прожигатель жизни, которого Игорь знавал в Москве. Несколько раз начинал Игорь письмо к Лалико. И все не то. Или холодно получалось, или жалобно. Нет, унижаться он не станет! Вот поговорить бы с Лалико сегодня! Не при Баеве только, а с глазу на глаз…
Игорь хотел объясниться с Лалико и в то же время робел. Он скрывал эту робость от Баева и даже от себя. И почувствовал облегчение оттого, что не Лалико открыла дверь сакли, а сам хозяин, Арсен.
За столом сидел гость — обросший, грязный. Расстегнутая куртка, мятая, с пятнами смолы, обнажала волосатую грудь и ладанку — кожаный мешочек на бечевке, засаленный дочерна.
— Пограничный наряд, — произнес Игорь, козырнув. — Прошу предъявить документы.
Листая паспорт Арсена, он искоса поглядывал на гостя. Отсветы очага скользили по его лицу. Он сидел в той же позе, катал по столу хлебные шарики и, казалось, не замечал пограничников.
У порога встал с карабином Баев. Окна сакли, прорубленные в толстой бревенчатой кладке, заделаны железными решетками. Не сбежит гость!
Однако он и не думал бежать. Голова его клонилась, он точно дремал. Шевелились только пальцы на столе, немытые, черные. Игорь шагнул к нему. Гость откинулся, схватившись за край стола, уставился на пограничника. Что было в глазах этого человека? Страх? Злоба?
Арсен проговорил что-то по-грузински. Гость ответил. Игорь не понял, но уловил дрожь в голосе, зябкую дрожь испуга. Стало спокойнее.
Паспорт у гостя был совсем как настоящий. Игорь как ни всматривался, не мог найти изъяна.
— Мурадов, — прочел он и протянул паспорт. — Все в порядке, гражданин Мурадов…
Арсен заговорил опять, должно быть, переводил, но гость понял. Он поднялся, жадно схватил паспорт и засунул куда-то очень глубоко в недра своей замызганной куртки. Чуть ли не за спину. Кланяясь, он прикладывал руки к сердцу, — очевидно, благодарил.
— Тьфу! — сплюнул Игорь, когда солдаты вышли. — Гражданином назвал его…
— Я бы и так догадался, что это он… — сказал Баев. — Висюлька-то! Вместо креста, что ли, у них? У того точь-в-точь такая же на шее.
Баев прав — ладанка была и у того, первого нарушителя.
— Слышь! — сказал Баев. — Почему он против нас, а? Из бедных, видать. Тощий, дикий какой-то. Рук не моет… А поклоны отбивал, — Баев засмеялся, — ровно старуха перед иконой.
А на кочевке жизнь шла своим чередом. Лалико нарвала телятам сладкой травы, попрощалась с ними, потрепав каждого по теплой, ласковой мордочке, и спустилась к жилью. Она разожгла заглохший в очаге огонь, вынесла собакам кости — остатки вчерашнего обеда, вымыла котел, принялась за стряпню. Гость, явившийся к отцу рано утром, спал на топчане, храпел.
К обеду сошлись все обитатели кочевки: тетя Этери, сестра отца, перебиравшая шерсть, тетя Мелания, сестра матери, принимавшая от доярок молоко, все пять доярок во главе с красавицей Кулико, заработавшей в прошлом месяце тысячу рублей, больше всех. Шумная компания стесняла гостя; он смотрел в миску, отвечал на расспросы односложно, иногда перебрасывался с отцом Лалико двумя-тремя словами на турецком языке.
Никто этого языка не понимал, кроме отца. Когда-то он и Мурадов были соседями и вместе батрачили у богача. Это было очень давно. Батраков и богачей Лалико знала только по книгам.
Весь день отец, против обыкновения, провел дома, беседовал с гостем. Мурадов часто переходил на свой язык, но отец отвечал по-грузински. По-турецки он говорил плохо, запинался и начинал сердиться. Как не надоело им болтать часами! Мурадов передохнуть не давал отцу, — все-то ему нужно знать! И какой доход семьи, и сколько голов скота в колхозе, почем в сельмаге сахар, соль, спички.
— В Средней Азии цены разве другие?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38