Лапоногов стоял у циркульной пилы, плечистый, в синей спецовке. Крупная, мясистая рука лежала на рычаге.
Одно время Вальке нужны были деньги. Вадим предлагал свои отложенные в сберкассе на мотоцикл, но Валька отказался. Нет, с друзьями лучше не иметь финансовых дел. Тогда-то он и завел компанию с Лапоноговым. Тот дал деньги. Раза два Вадим видел их вместе. Они шептались о чем-то. Заподозрить дурное и в голову не пришло, — крепыш в низеньких «боцманских» сапожках, с трубкой в зубах, показался Вадиму славным, бывалым моряком.
— Ко мне, что ли?
Лапоногов нажал рычаг. Зазвенела тишина. Черные острые усики, концами книзу, шевельнулись в улыбке. Должно быть, узнал.
— На минутку, — сказал Вадим.
— Добре, — кивнул тот. — Обожди в коридоре.
Лицо продолжало улыбаться, а голос как будто другого человека, — чем-то обеспокоенного. И Вадим, невольно поддавшись этой внезапной тревоге, тоже кивнул, — быстро, украдкой.
«Он знает», — сказал себе Вадим, выходя в коридор. Лапоногов снова включил пилу.
Вадим читал объявления, не понимая ни слова. Пила назойливо ныла за дверью.
Наконец дверь скрипнула. Все та же улыбка у Лапоногова, словно приклеенная. Неторопливая походка вразвалочку.
— Где Савичев? — Лапоногов вынул изо рта трубку, обдал Вадима в упор медовым табачным духом.
У Вадима запершило в горле, он закашлялся и вместо ответа неловко развел руками.
— Его… требовал кто? — Лапоногов надвигался, прижимал Вадима к стене, душил приторно-сладким дымом.
— В деканат вызывают. Насчет хвостов… Нигде его нет; мы даже в милиции справлялись.
— Найдется мальчик, — бросил Лапоногов с некоторым облегчением. — Верно, у крали своей…
— Нет, — мотнул головой Вадим.
Лапоногов затрясся от тихого, сиплого смеха. Вадим смутился. С чего он так развеселился!
Надо сказать еще что-то. Он посмеется, да и уйдет. Эта мысль испугала Вадима. До сих пор он не искал слова, они слетали в пылу разговора как-то сами собой. Что-то надо придумать, чтобы удержать Лапоногова.
Он и в самом деле уходит. Он оглядывается на дверь лаборатории. Пила работает рывками, — то затихает, то испускает короткую, надсадную жалобу.
— Салага! — проворчал Лапоногов. — Поломает мне инструмент. Будь здоров, браток.
Он выставил руку, но не протянул Вадиму, а тряхнул в воздухе, лихо щелкнув пальцами.
— Слушайте, — чуть не крикнул Вадим. — Там вещи…
До сих пор он не знал, нужно ли упоминать о них. Вырвалось в отчаянии.
— Вещи? Какие вещи?
Лапоногов снова шагнул к Вадиму.
— Всякие, — зашептал Вадим, обрадованный результатом. — Шелковое все. Тип-топ, заграничное.
— Куда дел?
— Никуда я не дел. — Вадим поморщился; жесткие пальцы сжали ему плечо.
— Растрепал всем, салага?
— Не трепач, — Вадим высвободился; в нем поднималась злость.
— Тихо ты! Тихо, — понял? Если ты ему друг…
— Я-то друг, — отрезал Вадим.
— И я тоже. А ты как считаешь? Ты не тарахти, — понял? Мое дело тут сторона, меня это барахло не касается. Главное — Валюху не подвести.
«Врет, — подумал Вадим. — Касается!»
— Народ, знаешь, какой! Всех собак навешают, — понял? И главное, по-глупому, зазря. Так ты не гуди, ладно? — Он обнял Вадима. — Мы смикитим с тобой, поглядим, что за барахло. Есть? Ты жди меня, жди в комнате, — договорились? Я этак через полчасочка к тебе…
— Приходите, — сказал Вадим.
Он не видел, как Лапоногов вбежал в лабораторию, скинул спецовку, надел плащ и осторожно, медленно, озираючись, двинулся следом.
Вадим шел, ничего не видя вокруг. Он был ошеломлен, растерян. Он ежился, точно рука Лапоногова еще давила плечо. Противный он! Потом возникла обида на Валентина. Правда, они не клялись в дружбе, но все-таки… Целую зиму Валька жил рядом, спал рядом на койке, и вот оказывается… Странно! Читал Блока, сокровенные свои мечты высказывал, как будто…
Их комната стала чужой. В ней словно клубилось предчувствие беды.
3
В порту, в здании КПП — в кабинете второго этажа, выходящем окнами на причал, заставленный бочками с норвежской сельдью, — подполковник Чаушев говорит по телефону.
— Правильно, — кивает он. — Правильно, Иван Афанасьевич. Зайди.
Потом Чаушев оборачивается к лейтенанту Стецких.
— А вы сразу, — взыскание! — произносит Чаушев с укором.
Стрелка, пересекшая реку, пароход и портовый причал с пакгаузами, уперлась в обширный квадрат. «Институт», — написал Чаушев внутри квадрата и подчеркнул два раза. Да, вероятно, таково направление сигналов, перехваченных рядовым Тишковым.
Стецких почтительно смотрел. Никогда нельзя было угадать, принял ли он к сердцу сказанное. Это раздражало Чаушева. Одно только вежливое, послушное внимание изображалось на его красивом, чересчур красивом лице.
— Что мы можем требовать от солдата! — сказал Чаушев сердито. — Его задача…
Впрочем, этого еще недоставало! Растолковывать офицеру, прослужившему уже почти год, задачу младшего в наряде. Он же помогает старшему, то есть часовому, стоящему у трапа, и не должен отходить далеко. А пароход не прозрачный! Пора лейтенанту знать порт, знать наизусть, — все причалы и посты. Где находится солдат, что он видеть обязан и что он может заметить лишь случайно.
— Спасибо, поймал хоть часть морзянки. Я вот хочу вас спросить, товарищ Стецких, долго ли вы будете у нас… прямо скажу, новичком.
Стецких покраснел.
— Вам не нравится, что Бояринов вас обходит, — продолжал подполковник. — Да, да, задело вас, я же не слепой. И хорошо, что задело! Вы в штабе, а он в подразделении, вы по службе выше его. А совета он у вас не просит. У меня просит…
— Я не фигура, — сдавленно проговорил Стецких и еще гуще залился краской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23