а эта причина, что бы ни говорила школа Маркса, психологического характера; даже более: двигателем, в конце концов, является интеллектуальный мотив. Сравните рождаемость городов с рождаемостью деревень в средних классах. При полевых работах ребенок может быть "естественным и желательным сотрудником"; это -- лишняя "пара рук, не стоящая почти ничего и могущая принести большую пользу". В городах, напротив того, воспитание стоит дорого39. Малодостаточные семьи удручаются не столько прямыми, сколько косвенными налогами: таможенными пошлинами, заставными пошлинами, пошлинами на сахар и другие предметы народного потребления; а эти пошлины возрастают для семьи пропорционально числу детей. Для семьи из мелкой буржуазии, существующей на несколько тысяч франков, зарабатываемых отцом, второй ребенок часто уже вносит стеснение в хозяйство, а третий -- бедность. Кроме того большие города значительно облегчают холостую жизнь. Тацит замечает, что законы Юлия и Паппия не увеличили ни числа браков, ни числа детей, потому что были "слишком большие выгоды" не иметь их (Анналы, кн. III, гл. XXV). В новых странах с еще не утилизированной плодородной почвой земледельческое население отличается особой плодовитостью. Увеличение числа рук совпадает там с желанием обогащения и с потребностью к защите. В наших старых странах дети уже не приносят дохода своим родителям, даже при земледельческих занятиях. Кроме того, развитие образования, демократических идей, вкус к роскоши, более ожесточенная конкуренция в различных профессиях заставляют опасаться появления большого числа детей в семье. Во Франции все вакантные места в либеральных профессиях, в сфере преподавательской деятельности, торговли и др. более чем заняты. Наконец понижение процента, "кризис дохода", делающий более трудным праздную жизнь на проценты с капитала, также приводит к ограничению числа детей. Настанет несомненно время, когда, как надеются экономисты, дети почувствуют необходимость труда, который, при мужественном отношении к нему, может оказаться спасением для буржуазии; с своей стороны, отцы, привыкнув к мысли, что их сыновья должны сами устраивать свою жизнь, как в Соединенных Штатах, и перестав считать себя обязанными обеспечивать им привилегированное положение богатства и праздности, будут освобождены от забот, заставляющих их ограничивать численность своих семей. Но это время еще далеко от нас. В настоящую минуту дороговизна жизни и понижение стоимости денег вызывают крайнюю предусмотрительность; возрастающее благосостояние само увеличивает потребности, вместо того чтобы насыщать их; потребности возрастают скорее, чем могут быть удовлетворены. Исчезновение колонизаторского духа (которым Франция обладала в прошлом столетии и которй никогда не покидал Англию с ее густым населением) влечет за собой исчезновение еще одного фактора плодовитости. Наконец, закон о воинской повинности отдаляет браки и, кроме того, отрывает молодых людей от сельских занятий, толкая их в города, где, как мы только что видели, бесплодие возрастает. II. -- Под влиянием всех этих причин в двенадцати французских департаментах приходится 3 смертных случая на 2 рождения, причем демография рисует следующую схематическую картину положения: когда оба родителя умирают, они оставляют двоих детей, из которых один умирает ранее, чем производит потомство. При таком положении дела достаточно одного поколения, чтобы разорить страну. В некоторых кантонах дело обстоит еще хуже: там одно рождение приходится на два смертных случая. Таково положение, стремящееся сделаться общим. В некоторых частях Котантена (деп. Ламанша) Арсений Дюмон проследил историю каждой семьи из поколения в поколение; в настоящее время из этих семей не остается почти ни одной: "немногие пережитки мальтузианства переселились в Париж, чтобы сделаться там чиновниками, привратниками, гарсонами в трактирах". Целые деревни "представляют собой лишь груду полуразрушившихся домов"; самые бедственные войны, пожар, чума не произвели бы более ужасных опустошений. Но между насильственным опустошением и мальтузианством, говорят нам, существует та разница, что последнее бедствие, медленно уничтожая страну, не доставляет никаких страданий ее обитателям: до такой степени верно, что интересы индивидов могут быть вполне противоположны интересам общества. "Это, -- говорит Бертильон, -- смерть от хлороформа. Она безболезнена, но это все-таки смерть". Смерть, без сомнения, слишком сильное слово. Следует быть очень осторожным в своих пророчествах, особенно пессимистических, которые сами стремятся вызвать то, что объявляется ими неизбежным. Кто мог бы вычислить, на основании данных 1801 г., справедливо спрашивает Левассёр, численность населения Европы в 1897 г.? Оно более чем удвоилось в течение века, потому что промышленной гений Европы создал особенно благоприятные для этого экономические условия. Если бы применить ретроспективно ту же быстроту удвоения населения к его возрастанию в прошлые века, то пришлось бы придти к тому абсурдному выводу, что в 1300 году в Европе имелось не более 6.000.000 жителей. Приходится следовательно не доверять гипотетическим вычислениям этого рода. К концу XVI столетия в Англии не насчитывалось 5 миллионов жителей; к концу XVII века ее население возросло лишь на один миллион (16--17%). Английский народ составлял до тех пор преимущественно земледельческое население, состоял из мелких фермеров и ремесленников, умеренно плодовитых и очень осторожных в заключении браков. Начиная с 1760 г., как это доказывает английский экономист Маршаль, были применены научные открытия к созданию крупной промышленности;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102