-- Не говорите Шнелленхамеру, у меня в контракте особый пункт.
-- Кому не говорить?
-- Шнелленхамеру.
-- Как пишется?
-- Не знаю.
-- И я не знаю, -- признался Уилмот. -- Но сказать -- не скажу.
-- Что?
-- Да вот это.
-- Кому?
-- Ну, ему.
-- А чего не скажете?
-- Забыл.
Они помолчали; каждый думал о своем.
-- Вы не Джонни Бингли? -- поинтересовался Уилмот.
-- Кто?
-- Вы.
-- Что?
-- Бог его знает.
-- Так чего надо?
-- Моя фамилия Маллинер. Да. Маллинер. И все.
Собеседник то сплывался, то расплывался. В конце концов, его дело. Хочешь -- расплывайся. Главное -- сердце, я так считаю.
Мысли эти побудили сказать:
-- А вы хороший парень.
-- И вы.
-- Значит, оба?
-- Ну!
-- Один и один -- два, -- уточнил скрупулезный Уилмот.
-- Точно.
-- Два, -- повторил мой родственник, загибая пальцы, а кого? Дже-нет-ле-ме-на. Вот! Хорошие люди, джен-те-леме-ны. Один и один. Нет, два и два. Это вроде четыре? А нас двое... Ладно, не в том суть. Бингли, мне худо.
-- Ну!
-- Худо. Ду-ша бол-лит. Ик! В общем, душа болит.
-- А чего такое?
Уилмот решил открыться замечательному ребенку.
-- В общем, так...
-- Как?
-- Ну, вот так.
-- А чего?
-- Я ж говорю. Она мне от-ка-за-ла. Замуж за меня не выйдет.
-- За кого?
-- За меня.
-- Не выйдет?
-- Нет!
-- Ну, дела, -- сказал чудо-ребенок.
-- Да уж...
-- Ну, положеньице! Я так думаю, вам худо.
-- Точно. Хуже некуда, -- признался Уилмот, тихо плача. -- Что делать?
Джонни поразмыслил.
-- Вот что, -- сказал он. -- Подальше есть еще одно местечко. Пошли туда.
-- Пошли, -- согласился Уилмот. -- И в Санта-Монику.
-- Это потом. Сперва -- в местечко, потом -- в Монику. Увидим новые лица...
-- Уж этого там хватает.
-- Значит, пошли.
Наутро, в 11.00 мистер Шнелленхамер ворвался в большом волнении к своему компаньону, мистеру Левицкому.
-- Знаете что? -- сказал он.
-- Нет. А что?
-- Приходил Джонни Бингли.
-- Если хочет прибавки, сошлитесь на депрессию.
-- Прибавки! Да ему и этого много!
-- Кому, Джонни? Кумиру американских матерей? А как же улыбка сквозь слезы?
-- Если эти матери узнают, что он карлик, да еще не первой молодости...
-- Кроме нас с вами, не знает никто.
-- Да? Вчера он надрался с одним моим кивателем. Говорит, вроде бы не признался, но между тем моментом, когда их вышвырнули от Майка, до того, как он тыкнул вилкой лакея, у него выпадение памяти.
-- Какой это киватель?
-- Маллинер.
-- Если он скажет газетчикам, Джонни конец! А у нас контракт еще на две картины, 250 тысяч каждая.
-- Вот именно!
-- Что нам делать?
-- Если б я знал!
Мистер Левицкий подумал.
-- Надо выяснить, что известно Маллинеру.
-- Но спросить нельзя!
-- Мы за ним последим. Какой он?
-- Идеальный киватель. Тихий. Вежливый. Как это, на "п"...
-- Поганый?
-- Предупредительный. Тихий, вежливый, пунктуальный, предупредительный.
-- Ну, тогда все просто! Если он будет... ну, наглый или хамоватый, мы и поймем: "Знает!"
-- А дальше что?
-- Подкупим. И как следует, мелочиться некогда. Мистер Шнелленхамер вцепился в собственные волосы.
-- Хорошо, -- сказал он, когда боль утихла. -- Да, другого пути нет. Скоро у меня совещание. Он там будет.
-- Значит, следим за ним, как рысь.
-- Кто?
-- Рысь. Дикая кошка. Очень любит следить.
-- Да? Ну ладно. Я думал, рысь -- это что-то такое, у лошади.
Страхи несчастных магнатов обоснованы не были. Если мой родственник и слышал роковую тайну, он ее забыл. Входя в кабинет шефа, помнил он только о том, что при любом движении голова у него треснет.
Однако м-р Шнелленхамер тронул за рукав м-ра Левицкого.
-- Видели?
-- Что?
-- Его. Трясется, как одержимый.
-- Да?
-- Еще бы.
Действительно, Уилмот вздрогнул, но лишь потому, что шеф оказался абсолютно желтым. Он и сам по себе не поражал красотой, а теперь, тускло-шафрановый и не очень четкий, произвел такое впечатление, что родственник мой задрожал, как соленая улитка.
Мистер Левицкий вдумчиво глядел на него.
-- Не нравится он мне.
-- Мне тоже, -- поддержал его мистер Шнелленхамер.
-- Смотрите, закрывает лицо руками.
-- Видимо, знает все.
-- Да, наверное. Что ж, начнем. Когда придет время кивать, он себя и выдаст.
Уилмот очень любил такие совещания. Делать почти ничего не надо, люди интересные. Но сегодня тут собралось одиннадцать самых нудных сценаристов, да и вообще с той самой поры, как он утром взял льда из холодильника, его томила какая-то меланхолия. Будь он героем русского романа, он бы пошел в амбар и повесился. А так -- сидел очень прямо и смотрел перед собой.
Многим он напомнил бы хорошего, многодневного утопленника; но мистер Шнелленхамер видел в нем леопарда перед прыжком, о чем и сообщил компаньону.
-- Простите, -- осведомилась Мейбл, сидевшая с ним рядом, -- как вы сказали, "Лео Пард"? Это новый актер?
-- Нет-нет, -- спохватился шеф. -- Частный вопрос, не для стенограммы. На чем мы остановились?
-- Кэбот Деленси сидит на айсберге. Перед его взором проплывают картины былого.
-- Какие?
-- Вы не сказали.
-- Ну, вот и выясним, -- сказал шеф. -- Что там у него проплывает?
Молодой человек в очках, который вообще-то мечтал открыть магазинчик, предположил, что Деленси украшает витрину пупсами и фестонами.
-- При чем тут пупсы? -- рассердился шеф.
Автор проекта полагал, что они способствуют торговле.
-- Чушь! -- воскликнул мистер Шнелленхамер. -- Он миллионер, а не торговец.
Пожилой субъект предложил воспоминания об игре в поло.
-- Ерунда, -- сказал шеф, -- Какое поло? Мы должны иметь в виду обычных, скромных жителей Среднего Запада. Верно я говорю?
-- Да, -- сказал Первый Поддакиватель.
-- Да, -- сказал Второй.
-- Да, -- сказал и Третий.
Киватели кивнули. Уилмоту показалось при этом, что в шею ему вонзили раскаленный щуп.
1 2 3