К голосу самой жизни. Мужчины, женщины и дети, вплетенные в тетиву Парки, ничего не знали обо мне, о моем луке из ветки колючего апельсина, о стреле, которую они совместными усилиями скоро выпустят в одного из разбойников, – но мне кажется, они все чувствовали, чувствовали, что нить их жизни туго натянута и вот-вот начнется битва. В голосах слышались страх и возбуждение. Люди сидели у своих очагов или занимались повседневными делами, но они чувствовали, что близится сражение, исход которого зависит от них.
Я находился примерно в таком же положении. Я знал, что мне придется вступить в схватку с полудюжиной разбойников, вооруженных луками и стрелами, мечами, топорами и копьями. Если сейчас я сверну вправо или влево, то спасу свою жизнь; а Гильф и идущий с ним мужчина ничего не узнают, поскольку погибнут от руки разбойников. Если я поверну назад, они узнают об этом, но тогда я спасу жизнь не только себе, но и им тоже. Спасение человеческой жизни считается великим делом, а убийство людей, которые пытаются убить тебя (или других), не идет в счет.
Тем не менее я продолжал идти вперед.
Если ты когда-нибудь прочитаешь эти строки, ты скажешь, что мне придавала решимости мысль о словах сэра Равда. Ты будешь в большой мере прав. Я хотел быть рыцарем. Я хотел быть рыцарем больше, чем хотел когда-либо вступить в футбольную команду или войти в почетный список. Я имею в виду, что хотел не просто называть себя рыцарем, как делал до сих пор, или заставлять других людей называть меня так. Я хотел быть настоящим рыцарем. В нашей команде была пара игроков, которые оказались там только потому, что мы не нашли никого лучше. И в почетном списке числился один парень, который оказался там только потому, что хотел попасть туда любой ценой.
Он старался изо всех сил и, если не получал высшего балла, шел к учительнице и спорил, упрашивал, возможно, даже угрожал немножко, покуда она не ставила отметку повыше. Мы все знали это, и я не хотел быть таким рыцарем. И сейчас наступил час серьезного испытания. Сейчас сложилась ситуация вроде той, когда один игрок в девятой, два вне игры и один на второй линии. Я бы не сделал такого выбора, будь у меня выбор, но у человека никогда нет выбора.
Однако это было далеко не все. Позволь мне сказать правду. Я думал, что Бертольд Храбрый погиб. Я думал, что его тело лежит где-то неподалеку от пепелища и что я просто не сумел найти его. Я бы и Дизиру не нашел, если бы не плач Оссара; и ничто не могло подобным образом указать мне на местонахождение тела Бертольда Храброго. Будь я с ними там, наверное, я бы убежал при появлении разбойников и, наверное, попытался бы уговорить Бертольда Храброго убежать со мной. Но к тому времени я довольно хорошо знал Бертольда Храброго: он не согласился бы.
Ангриды нанесли ему столь тяжелые увечья, что непонятно, как он вообще остался в живых. Он не мог стоять прямо. Руки у него тряслись, и иногда так сильно, что он едва мог поднести пищу ко рту. Временами он словно повреждался рассудком, забывал вещи, произошедшие совсем недавно, или вспоминал вещи, которые никогда не происходили. Он принимал меня за своего брата Эйбела, и мне приходилось подыгрывать ему; а порой он заставлял меня самого почти поверить в наше родство – и он по-прежнему считал меня братом, когда я вернулся к нему в обличье взрослого мужчины, выше его ростом.
Все это было так, и даже хуже; но Бертольд Храбрый не боялся никого на свете. Разбойники могли убить его и, вероятно, так и сделали, но им просто пришлось. Он не испугался их и наверняка защищал Дизиру и Оссара до последнего.
Итак, Бертольд Храбрый умер.
Он приютил меня, когда мне было некуда идти. Он любил меня как брата и научил всему, что знал сам: как надо пахать, как обращаться с коровами, лошадьми и овцами. Как охотиться и как ставить западни. Как драться копьем, если у тебя нет ничего, кроме копья; и как драться дубинкой, если у тебя нет ничего, кроме дубинки. О стрельбе из лука он знал мало, но все равно научил меня всему, что знал; и он понимал меня, когда я тренировался часами, и помогал мне, чем мог. Когда ты голоден и тебе надо убить зверя, ты должен стрелять очень метко и очень быстро. Когда голоден также человек, которого ты любишь, и тебе надо убить зверя, ты учишься всему прочему: как бесшумно подкрасться поближе, как не наступить на сухую ветку и не промахнуться мимо цели, как преследовать раненого оленя, даже если он не истекает кровью, – поскольку иногда кровотечение бывает внутренним.
Как угадать, куда зверь направится, прежде чем он сам примет решение. Однажды я заставил раненого оленя свернуть к укрытию, в котором прятался сам, и он подошел так близко, что я смог схватить его и повалить на землю. Я научился всему этому быстро и только благодаря Бертольду Храброму. Его убийцам придется иметь дело со мной, а я не стар и не болен.
Еще была Дизира. Я никогда не любил ее. Я всегда любил только королеву Дизири и никого больше. Если ты не поймешь этого, ты совершенно не поймешь всего, что я собираюсь рассказать тебе, – поскольку любовь к ней всегда оставалась главным для меня. С течением времени в моей жизни изменилось почти все. Я завел новых друзей и потерял старых. Сэр Гарваон научил меня владеть мечом, а Гарсег объяснил, как стать сильнее и проворнее, чем возможно представить, – порой сохранять спокойствие, а порой проявлять такую безумную ярость, что смелые мужчины при виде меня пускаются наутек. Но одно оставалось неизменным. Я любил Дизири, одну только Дизири, – и в любую минуту был готов отдать за нее жизнь.
Я хочу поговорить еще об одной вещи. Я знал, что по сути я всего лишь ребенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159