– Вы так думаете, Смит? – басовито хмыкнул он, доставая из кармана своих необъятных штанов портсигар, дешевую подделку под старинное серебро. – Угощайтесь.
Смит с легким благодарным кивком головы достал топкую сигарку и прикурил. Затем протянул зажженную спичку сержанту, дав и ему прикурить и осветив на миг полное, пышущее здоровьем лицо Годли. Джентльмен из окна своего кабинета с любопытством оглядел сержанта, про себя поражаясь, как такому на вид недалекому и даже глуповатому увальню удается прославиться в криминальной среде ловкостью и умением ловить преступников, отличающихся изобретательностью и цинизмом. Однако ж он знал, кто стоит за успехами сержанта.
– Значит, Смит, вы полагаете, что объект сегодня ночью никуда не выйдет? – переспросил констебля Годли.
– Думаю, да, сэр…
Тут полицейский на миг замолчал, и внезапная мысль, пронесшаяся у него в голове, заставила отца троих детей, примерного семьянина, бросить полный ужаса взгляд в сторону чернеющего в темноте особняка.
– Неужели это он, сэр? – испуганно спросил Смит.
Вид испуганного констебля лондонской полиции был настолько забавен, что если бы Годли не знал, чье имя боится упоминать бесстрашный и рассудительный Смит, он бы хохотал сейчас до упаду. Но он не стал хохотать, а, наоборот, строго посмотрел на подчиненного.
– Смит, не забывайтесь. Знаете, кто здесь живет? Здесь живет лейб-медик королевской семьи!
При этих словах констебль подобрался и вытянулся в струну. Он был истинным англичанином, а потому любое упоминание о королеве Виктории и ее высочайшем семействе вызывало в нем уважение.
– Продолжайте наблюдение, констебль, – тихо приказал Годли, – а я отправляюсь за инспектором Эберлайном.
Джентльмен, о котором только что шла речь, проследил из окна за удаляющимся вразвалку толстяком сержантом, бросил короткий взгляд на оставшегося под фонарем полицейского и, наглухо задернув портьеру, уселся в высокое вольтеровское кресло, стоявшее перед массивным письменным столом из дуба. На зеленом сукне стола перед ним лежал давешний сверток, который Смит заметил, когда лейб-медик выходил из кеба. Аккуратно развернув сверток, джентльмен вынул из него большую стопку писчей бумаги. Бумага была очень хорошего качества, именно такая, на которой привык с раннего детства писать джентльмен.
Прежде чем начать изводить бумагу, лейб-медик королевского двора встал, немного прошелся вдоль кабинета и остановился возле портрета молодой женщины, висевшего напротив кресла, в котором джентльмен любил читать газеты. Удивительно, но казалось, что ноги сами собой подвели его к портрету той, из-за которой все произошло. Молодая женщина смотрела с портрета своими большими, вечно смеющимися глазами, дразня дерзкой красотой теперь уже вечной молодости.
«Обязательно женись, – тут же вспомнилось джентльмену известное высказывание греческого мудреца Сократа. – Попадется хорошая жена – станешь исключением. Попадется плохая – станешь философом».
Женщина с портрета продолжала смеяться, глядя в объектив новомодного тогда увлечения – фотоаппарата. Казалось, что она и после смерти смеется над своим никчемным мужем.
– Хлоя, – тихим шепотом, так, что было слышно лишь ему одному, прошептал джентльмен.
Лейб-медик еще с минуту неотрывно смотрел на жену, а затем решительно уселся за письменный стол. Он протянул руку к заранее заготовленным, очищенным и заточенным перьям, взял одно, покрутил в пальцах и только обмакнул в чернильницу, как в дверь кабинета тихо постучали.
– Войдите, – ответил хозяин красивым басом.
В кабинет вошла опрятная молодая горничная Мери, неся в руках бронзовый поднос с чайником, чашкой, молочником и сахарницей. Она аккуратно поставила поднос перед хозяином и, поклонившись, направилась к дверям. Мери знала, что после смерти жены хозяин любит сидеть в одиночестве, поэтому спешила покинуть кабинет.
– Мери, – окликнул ее лейб-медик, едва лишь горничная достигла двери.
– Слушаю, сэр.
– Мери, спасибо. И не беспокойте меня до утра.
– Слушаю, сэр, – повторила горничная и, немного поколебавшись, добавила: – С Рождеством вас, сэр.
– Спасибо, Мери, – кивнул головой джентльмен.
Едва горничная ушла, как он вновь взялся за перо, обмакнул его в чернильницу и крупно вывел на листе бумаги: «Рождество одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года. Мое жизнеописание».
* * *
Когда-нибудь потомки скажут, что я породил двадцатый век.
Как мне называть себя? Как представляться потомкам? Именем, которое присвоили мне – Джек Джек Потрошитель.
Я родился 13 ноября 1854 года от Рождества Христова в родовом поместье в Суссексе, рядом с деревней Фулворт. Обширное поместье находилось на отшибе, располагаясь на южном склоне возвышенности Даунз, с которой открывается широкий и прекрасный вид на Ла-Манш. Оно было построено еще нашим прадедом, лордом Бэкуотером. С раннего детства до самого своего совершеннолетия я принужден был изучать историю нашего славного рода, а оттого она мне настолько прискучила, что не решусь вновь воспроизвести ее на этих листах. Скажу лишь, что корнями наш достославный род уходит во времена норманнского восшествия на престол, стало быть, мои корни следует искать где-то в нынешней Франции. Что ж, все мы иностранцы на этой планете.
Однако не могу не упомянуть моего деда, сэра Джейкоба. Он был яркой личностью, чье поведение повлияло на мои пристрастия, служа примером, достойным всяческого подражания. Ах, если бы я следовал этим пристрастиям всю жизнь, то не стал бы в рождественский вечер сидеть один, запершись в собственном кабинете, и писать свою биографию, стараясь хоть немного оправдать себя в глазах потомков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70