Жак Шессе
Агнец


Двойник святого Ц



Жак Шессе
Агнец

С Джорджией всегда была одна и та же история: она вставала на меня коленями, а я должен был сосать ее грудь. Было лето, вторая половина дня, из грота доносился сильный запах зеленицы, солнце немилосердно пекло все, что Джорджия не прикрывала своим телом. Мои лицо и торс были надежно спрятаны от него, но вот ляжки и ноги жгло так, что хоть криком кричи, я не понимал только одного: как она, совершенно голая, еще не поджарилась.
– Дурачок, зеленица не пахнет, это запах того, чем забит твой рот, ноздри.
Предположим. Я помню лишь хруст щебенки, то, как меня ожгло ее влажным местом, пожар наших перекрещенных подошв, слюну, камешки, перегретую траву, мои соки, медленно переливающиеся в нее.
Потом мы перемещались в тень подальше от пекла, где предпочитают держаться старики и жвачные животные. Еще позже наступала ночь, и снова надо было впиваться в нее, слышать ее стоны.
– Джорджия, а Джорджия, – кричала ее мать, стуча в стену, – прекрати кричать или кричи не так громко, ну, честное слово!
Но Джорджия не слушала мать и до зари не выпускала меня из своих объятий, засыпали мы лишь тогда, когда птички по утренней свежести начинали свой щебеток.
Теперь я старый калека, воспоминания приходят ко мне обрывками, картинами, вспышками, ожогами, как в то лето с Джорджией.
Сколько это длилось: одно лето, два? Или целую жизнь, со своими подъемами и провалами? Напрасно обращаюсь я к худшему, мне все равно не удается переживать заново и болеть тем, что было тогда, – это похоже на огромный склон внизу под моими ногами: он рыжеет, видны рытвинки, мурава, покрывающая его, и над ним всегда огнедышащее солнце, от которого не забьешься в какую-нибудь расщелину, чтобы напиться и спокойно подремать.
Бесконечный недвижный склон, на котором ничто не происходит и не меняется в счастливом пожаре дня. А ночь – отдых от пекла, новые стоны и новая игра в ягненка. Я стар, но помню, как это было.
Когда не стало Джорджии, меня вызывали, задавали разные вопросы, потом все как-то улеглось, и появилась Клаудиа. Та же игра, стоны, зеленица среди камней – колется, сильно пахнет. Помню, тело Клаудии было как тесто, которое подошло, – тронешь его, и оно заколыхается, оторвешься от ее груди, чтобы подышать, а она чего доброго совсем тебя и задавит. «Вот Агнец Божий», – сказал Иоанн, увидя Иисуса От Иоанна 1:29.

. Но ты-то, к чему ты лежал с задранной головой, задыхаясь, почти удушенный? Вы ничего не поняли, и это меня нисколько не удивляет. Представьте себе ягненка, настоящего, с мокрой мордочкой, тыкающегося в материнское вымя, с текущей слюной… Он возвращается в стойло, чтобы спрятаться от жары…
Но все они меня отыскивали и вели обратно – и Клаудиа, и Анна, которая придет ей на смену. Что ж, целое стадо самок, а я – ягненок, я сосу их всех. И не совестно вам, несчастный, говорить о женщинах, как о животных? Потеряв Анну, я не ревел, я бродил по пастбищу, разговаривал сам с тобой. Кто-то попросил доктора освидетельствовать меня, и он сказал, что я вполне вменяем. И даже написал: «Вполне вменяем, но может и рехнуться».
– Что вы под этим подразумеваете? – спросила сиделка в больнице.
– То, что он не выносит никакого давления, никакого сопротивления. Как со всеми этими женщинами. Он не считает их, всех подпускает к себе.
– Но он живет за их счет, хитрец этакий!
– Они работали и до него. Он не обворовывает их, а живет на ренту.
Они возвращались ко мне, уводили меня к себе: Клаудиа, Анна, Эсме, Лола. Они просили одного: пойти с ними в стойло, поиграть в ягненка, а зарю встретить в мокрых от росы кустах. Женское дыхание поутру, такое свежее, тимьян, незабудки… Стоит ночной мгле убраться отовсюду, из всех уголков, птицы заводят свои арии, а молоко овец теплое, пахучее, пока они не выйдут на ветер и солнце, как Лазарь из своих погребальных пелен От Иоанна, 11:2, 43; 12:2; 17:2.

.
– Но когда умерла ваша Эсме…
– Ну да, умерла, я ее не убивал, она сама умерла, упала, поскользнувшись и покатившись по склону. Больше я ее не видел. А потом вы сказали, что это я ее убил.
– Но она убегала. Это видели!
– Она бежала. Это совсем другое. Представьте себе: мокрая трава, раннее утро, как тут не поскользнуться. Ну и привет… Между пастбищем и дорогой, где ее нашли, двести метров.
– Но она хорошо знала эти места, была их уроженкой. Вас не удивляет… что так случилось?
– Она хорошо знала, я и сам здесь неплохо все знаю. Но ведь как бывает – оступаешься и на самой легкой из троп. Не я это придумал.
– У нее были переломаны кости, к тому же следы побоев на лице и шее. Вы ее, случаем, не били или, как вы выражаетесь, не трясли?
– А вы сами попробуйте прокатиться по склону и упасть с такой высоты. Посмотрим, что станется с вашей внешностью.
– А ваши трюки, ваша магия не помогли им избежать смерти?
– Я не волшебник, я только приобщаюсь к тайнам магии. Мне ведомы причины. А не магические заклинания. А вообще, чтобы ничего не случилось, всем, и вам, и мне, и остальным, нужно полностью замереть и не двигаться.
Этот разговор состоялся после ряда смертей. До этого те, кто навещал меня, не скрывали своего удивления. «Мы думали найти волка, а нашли ягненка. Что же произошло на пастбище в горах?»
– Тела, животные, трава подчиняются закону, разлитому в воздухе, в ветре, вам этот закон не увидеть обычными глазами, он изливается из иных сфер. Горы прыгали, как овны, и холмы, как агнцы. Что с тобою, море, что ты побежало?… Что вы прыгаете, горы, как овны, и вы, холмы, как агнцы? Всех, отступающих от уставов Твоих, Ты низлагаешь.
1 2 3