– Я – Ольга, – сказала девушка. – Помните меня? Нас когда-то знакомил Высоковский. Мы сидели тогда в «Метрополе», он еще пытался песни петь.
Это была молодая певица, то есть она и сейчас была далеко не старой, но теперь уже вряд ли выступает. На ней потертое, когда-то очень дорогое пальто, осенние туфельки, несмотря на снег и слякоть, да и взгляд какой-то потухший.
– А Вы изменились, – сказала старая знакомая.
– Когда люди замечают, что ты изменился, – ответил Виктор, – значит, выглядишь уже совсем плохо.
Втроем они не спеша приближались к трамвайной остановке, откуда только что ушел дребезжащий годами трамвай.
– Ну вот, – недовольно проворчала старуха, – теперь полчаса ждать!
Она недовольно глядела на опухшее лицо Подрезова, на внучку, которая болтает на улице с кем ни попадя, а та, стараясь не замечать этого взгляда, рассказывала Виктору все подряд.
– Восемь лет уже в школе работаю, преподаю музыкальное воспитание. Детишки, конечно, моих песен не помнят – по радио меня давно уже не крутят. Никуда не хожу, друзья куда-то исчезли, живу одна…
Ольга обернулась на старушку.
– Теперь мы с бабушкой живем, а сегодня собирались пойти в агентство предложить сдать в аренду ее квартиру.
Теперь стало понятно, куда торопится бабка. И тут в голове Подрезова совершенно неожиданно родилась мысль.
– Какое агентство? Зачем? – спросил он. – Давайте, я у вас сниму.
Обе женщины с недоверием посмотрели на него, но Виктор их успокоил:
– Я вперед заплачу.
Они сидели на тесной кухоньке маленькой квартирки, все три окошка которой выходили на тихий Академический переулок.
– А приятеля можно сюда перевезти, чтобы не скучно одному было?
Но старушка невесело переглядывалась с Ольгой – им уже стало все ясно. И тогда Виктор решился.
– У Вас есть валютный счет? – спросил он девушку, – чтобы можно было деньги снять по кредитке?
– Да, – кивнула она, – только там пусто. Но Подрезов замахал руками:
– Я ничего у Вас не прошу, просто переведу аванс за квартиру.
Он переписал номер счета, подошел к телефонному аппарату, набрал номер:
– Это – Виктор, – сказал он Ван Хейдену, – записывай, куда надо деньги отправить.
Банкир что-то кричал, потом начал задавать какие-то глупые вопросы, но Подрезов повторил:
– Записывай, потом поговорим.
Обе женщины с удивлением слушали складную английскую речь из уст опустившегося человека. Наконец, когда разговор был закончен, Виктор сказал Ольге.
– Сегодня до закрытия Вашего банка деньги будут на счету. Так что можно будет дойти до ближайшего банкомата и снять двести долларов.
Почему он назвал Ван Хейдену именно эту сумму? Может быть, оттого, что уже почти полгода умудряется существовать на гораздо меньшую, а двести для него – это почти миллион.
Они пили чай и смотрели в экран старенького телевизора; женщины, правда, еще поглядывали на часы и, заметив, как Подрезов перехватывает их взгляды, оправдывались:
– Просто хотелось бы побыстрее, чтобы успеть обменять, купить продуктов и поужинать по-человечески.
В половине седьмого никто уже не мог усидеть на месте. Ольга вспомнила, что на станции метро «Васи-леостровская» есть банкомат, и они отправились туда. С крыш капала вода, иногда срывались сосульки, с грохотом разбиваясь об асфальт, по улицам проносились дорогие автомобили, увозя в сумрак слякотного вечера грохочущую музыку.
– Я сегодня смешную старушенцию встретил, – вспомнил Виктор, – решил помочь ей сумки поднести, а в них кирпичи. До кладбища донес, а она говорит: «Иди, помолись Божией Матери». Я сходил и вот вас встретил. Она еще копейку старинную мне дала.
Но женщины остановились и пристально смотрели на Подрезова.
– …Обычная бабка – в зеленой куртке.
– И юбка красная, – выдохнула Ольгина бабушка. – Она.
– Кто? – не понял Виктор.
– Ксения Блаженная.
Женщина приблизилась к Подрезову и посмотрела ему в глаза.
– Можешь мне не верить, но я тоже встречалась с ней. И не я одна. Про других-то я ничего говорить не буду, а про мою встречу слушай.
Она помолчала, потом взяла Виктора под руку и начала свой рассказ.
– В ту самую страшную блокадную зиму я работала на заводе Калинина. В цеху мы делали реактивные снаряды. Мороз в помещении, пальцы в варежках мерзнут, пар изо рта, и все время хочется есть. Все мысли только о еде. Жила на Загородном и дома бывала не часто. Это сейчас кажется, что с Голодая до бывшего моего дома рукой подать. А тогда! Отработаю смену – или в стационаре заводском переночую, или в подсобке на куче ветоши, зароешься поглубже – и вроде как тепло. Но однажды отправилась домой. Неву по льду перешла, вышла на Сенатскую площадь, еще силы были, еле добрела до «Астории», а на набережной Мойки поняла: все – не дойду! Держусь за парапет, мысль работает: только бы не упасть – потом уже не встану. Таких много тогда по городу лежало. Шел человек и упал. К нему подойдут, а он уже мертвый. Перебираю руками за ограду, подтаскиваю ноги и думаю: мне ж еще всю Гороховую пройти надо, пересечь канал Грибоедова и Фонтанку – километра три, не меньше. Ровно половина пути. Не дойти. Захотелось заплакать, но сил на это не осталось. Легла грудью на парапет, глаза закрыла, и уже кажется мне, что я дома: мама сидит на кровати, печка-буржуйка топится – мы еще не весь паркет сожгли, по радио читают письма с фронта, и так хорошо, что хочется смеяться. Чувствую, трясет меня кто-то. Открываю глаза: вокруг темень – освещения-то не было, метель завывает, поземка. Поворачиваю голову – стоит рядом старушка в платке и полушубке расстегнутом, под ним зеленая вязаная кофта.
– Пойдем, милая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97