омуты, прибойные и отбойные течения, напор воды из проток, мели там, где должны быть глубины, и, наоборот, глубины там, где должны быть мели.
– На традиционном представлении о Коло-Юле мы в рай не попадем, – нагловато заявил Прончатов. – Как, по-вашему, где самое загогулистое место? – Он повернулся к Игорю Саввовичу. – Игорь, ты-то должен знать – исходил реку вдоль и поперек…
– Ледневка – непроходимое место, – сказал Игорь Саввович. – Здесь плот не удержат никакие грузы. Первая причина – деревянное дно, вторая – подземное течение…
Шесть глаз устремились на Игоря Саввовича. Смотрел радостно Валентинов – родной отец все-таки, одобрительно улыбался Прончатов, по-прежнему, казалось, изучал его секретарь обкома. Прончатов сказал:
– Мы были в Ледневке. Действительно, загогулистое место!
Валентинов бросился к лоции, рванул тетрадь капитана Валова, нашел нужное, прокричал: «Надо разобраться с течениями возле пункта Ледневка». Затем главный воздел руки в потолок, брякнулся в кресло, захохотал и зааплодировал:
– Браво! Браво! Эта самая Ледневка, можете представить, не давала мне покоя! Я буквально извелся, но не мог понять, чем вызвано предостережение Валова, так как не знал об источнике правого прибойного течения! Боже мой! Подземное течение! Только и только – подземное течение… Слушайте, Игорь Саввович, как вы узнали о подземном течении? По разнице прибойного и отбойного…
Игорь Саввович болезненно поморщился.
– Старожилы давно знают о нем, но самый верный источник – мальчишки.
– Мальчишки-то при чем?
– Мальчишки – загадочные люди. Они не хотят купаться в холодной воде, если рядом – теплая. А холодная вода – это зона подземного течения. Вот вам смешное правило: там, где не купаются мальчишки, идет мощное холодное течение. Это относится ко всему теплому летом Коло-Юлу. – Игорь Саввович поднялся напрягаясь. – Прошу простить меня, товарищи. Я, кажется, болен, разрешите отсутствовать!
Черт его подери, этого первого секретаря! Даже спиной Игорь Саввович чувствовал взгляд прищуренных, изучающих глаз, и было такое мгновение, когда показалось, что Левашев действительно если все и не понимает, то догадывается; по крайней мере, секретарь обкома явно знал, что Игорь Саввович на совещании сказал не все, что мог сказать, и что с Гольцовым происходит неладное. А впрочем, какое дело Игорю Саввовичу Гольцову до изучающих взглядов первого секретаря обкома партии? Пусть себе смотрит в спину вместо того, чтобы глядеть в лоцию и думать над тем, какая учалка нужна для плота.
Игорь Саввович осторожно, словно держал в руках снаряд, способный взорваться от самого легкого движения, прошел в свою каюту, морщась и тихонько постанывая, разделся, залез под одеяло, повернулся лицом к переборке, укутался с головой одеялом, выпрямился и замер. Было необходимо долго, неопределенно долго не двигаться, так как каждое движение причиняло боль и вызывало новый приступ дикого, отупляющего, леденящего сердце страха, такого страха, что хотелось выть волком, кататься по полу, кричать, вопить, раздирая рот, чтобы заглушить страх.
«Я болен, я просто болен! – тихонечко и осторожно уговаривал себя Игорь Сазвович. – Болезнь началась давно, наверное, сразу после института, а вот теперь, после недавнего визита к Валентинову, ругани с Николаевым, страшной драки в ярко освещенном переулке, болезнь обострилась… Да, да! Я просто болен! Не может быть здоровым человек, который ничего не хочет и которому красавица Рита сказала с любовью и ужасом: „Так нельзя! Ты должен, должен хотеть, и ты умеешь хотеть…“
Под одеялом было душно, пахло отчего-то горелой тряпкой, в мучительно зажмуренных глазах вспыхивали разноцветные искры, мельтешили, вращались разнонаправленными эллипсами, и это ощущалось добавочной тонкой болью в висках – ни просвета, ни ясного лучика. «ОН УДАРИЛСЯ ГОЛОВОЙ ОБ АСФАЛЬТ, – думал Игорь Саввович. – МОЖЕТ БЫТЬ, ЭТО И ЕСТЬ ТО НЕСЧАСТЬЕ, КОТОРОЕ МЕШАЕТ МНЕ ЖИТЬ? И ОНО УЖЕ ПРОИЗОШЛО, МОЖНО СОСРЕДОТОЧИТЬСЯ НА ЭТОМ НЕСЧАСТЬЕ!» Однако непонятные, неведомые, неосознанные страхи были сильнее мысли о том, что верзила-гитарист мог получить серьезную травму, и Игорь Саввович никак не мог заставить себя думать о ночной драке, чтобы страх сделался определенным, конкретным.
Правая рука затекла, лежать на ней было больно, но еще страшное пошевелиться, потревожить голову. Так черт с ней, с правой рукой, пусть пропадает, немеет, отнимается, если ради нее предстоит двигаться. За что все эти страдания? За что и кем наказан Игорь Гольцов? Что мучает преуспевающего, умного, молодого, здорового, красивого, смелого человека? Чего он боится? Потерять работу, испортить карьеру? Гори все на медленном огне! Сядет водителем на грузовик, с восьми утра до шести вечера заработает свои триста – он уже испробовал все «прелести» благополучия и сыт ими по горло. Что с тобой, Игорь Гольцов?.. Себя самого тебе надо бояться – вот кого. Это в тебе самом, как в осином гнезде, клубятся опасности и несчастья, гудит потревоженный рой.
Скрипнула и звякнула металлическая дверь каюты, стукнули глухо о металлический пол резиновые сапоги, казалось, металлический голос прозвучал над головой Игоря Саввовича:
– Что за фокусы-покусы, гражданин Гольцов? Вста-а-а-ть!
Прончатов сорвал с Игоря Саввовича одеяло, с дружеской бесцеремонностью мягко повернул к себе, разинул здоровенный рот, чтобы крикнуть что-то еще смешное и грозное, но осекся. Прончатов увидел лицо Игоря Саввовича, глаза, вытянутые вдоль туловища руки и, втянув голову в плечи, отступил на шаг.
– Игорь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142