Влиятельная французская газета «Le Monde» оценила позицию Америки как «брутальную форму односторонности»(25). На пороге третьего месяца правления администрации Буша один из известнейших британских Журналистов так охарактеризовал поведение Соединенных Штатов: «В Лондоне создается впечатление, что Америка слишком жестко общается со старыми врагами, слишком недоверчиво относится к международным компромиссам, декларирует, что „Америка превыше всего“, когда речь заходит о глобальных угрозах, предостерегает союзников, пренебрегает опасностями, которые возникли на месте биполярного мира, того самого мира, о который обломало свои зубы немало стран»(26).
Столь шизофреническая комбинация убывающеего энтузиазма в отношении международного сотрудничества и растущих устремлений к односторонни действиям представляла для мира весьма опасны сигнал. Сначала Соединенные Штаты жаловались по поводу слишком тяжелой ноши международных обязательств, призывая союзников разделить этот груз, и при этом мало-помалу уступали свои лидерские позиции. Затем Америка стала невнимательно относиться к своим партнерам, в штыки встречая попытки заполнить вакуум после исчезновения всеобщего лидера.
Эти противоречия и лежат в основе того политического тупика, который испортил трансатлантические отношения после войны в Косово. В финале этого конфликта Соединенные Штаты Америки и страны ЕС пришли к выводу, что настало время укрепить европейский военный потенциал. Война обнажила перед европейцами все недостатки их вооруженных сил, а также невероятную стратегическую зависимость от Соединенных Штатов. Вашингтон выражал свою досаду относительно неспособности ЕС взять на себя большую часть функций Америки. Европейцы отвечали на это стремлением создать новые мобильные вооруженные силы, способные воевать без участия США.
Ответная реакция администрации Клинтона оказалась обескураживающе разоблачительной. Европейцы пошли на уступки американским требованиям, а Соединенные Штаты якобы приветствовали подобные попытки. Заместитель госсекретаря Строуб Тэлботт настаивал на том, что «сомнения по поводу американской позиции в скором времени рассеются, и миру потребуется очень сильная Европа. Мы не против этого, нам не все равно, мы не озабочены сложившейся ситуацией, мы просто поддерживаем подобное начинание»(27). Однако прослеживалась и другая, неафишируемая реакция Вашингтона. Государственный секретарь Мадлен Олбрайт предостерегала ЕС от попыток дублировать НАТО, что Европа и должна была бы осуществить при достижении определенного уровня самостоятельности. Заместитель министра обороны США Франклин Крамер утверждал, что «вопрос о закрытом европейском клубе внутри НАТО просто не может существовать в принципе», что европейцам необходимо развивать согласованную политику(28). Министр обороны США Уильям Коэн добавил, что Европа рискует, превращая НАТО в «пережиток прошлого»(29).
В результате американцы потребовали от Европы обеспечить более серьезную оборону, однако не проявлять иных признаков самостоятельности. Америка пыталась во что бы то ни стало переложить свои прошлые обязанности на Европу, однако не хотела излишнего роста влияния ЕС. В то же самое время Европа стремилась расширению сферы влияния и к большей автономности. Это противоречие объясняет, почему, согласно статье в «Guardian», «мягко выражаясь, такая схема [европейской обороны] привела американцев в настоящее умопомешательство»(30). Когда пришло время действий, команда Клинтона просто не смогла сделать шаг назад и уступить место более напористой Европе.
Шизофрения американской политики развивалась и во время правления Буша. Рамсфелд даже не упоминал о европейских усилиях и о ЕС во время своего первого визита в Европу, на Мюнхенской конференции по безопасности в феврале 2001 года. А что касается новой оборонительной силы, интерес вызывало то, насколько она способствует упрочению позиций НАТО, но никак не позиций ЕС. Рамсфелд ответил следующим образом: «На самом деле я не совсем понимаю, каким образом существующая расстановка сил упрочивает позиции НАТО»(31). В 1999 году в Комитете по международным отношениям Конгресса Болтон приводил следующие доводы: «Мы должны открыто признать, что наша цель состоит в выстраивании внешней и внутренней политики стран ЕС таким образом, чтобы выработать общую политику, продиктованную в первую очередь желанием дистанцироваться от влияния США. Кроме того, порой в наших рядах слышатся антиамериканские настроения»(32).
Государственный секретарь Колин Пауэлл оказался более восприимчив к идее создания единых вооруженных сил ЕС, а президент Буш даже проголосовал за эту идею, заявив после встречи с британским премьер-министром Тони Блэром следующее: «Он [британский премьер] заверил меня, что европейская система безопасности ни в коем случае не вступит в конфликт с НАТО. Мне кажется, что премьер-министр говорил сущую правду»(33). Единственная проблема заключалась в том, что европейское влияние могло слишком возрасти.
Для США не существовало другого более удобного способа нарушить отношения с Европой, чем попросить европейцев стать несколько более самостоятельными, а затем, когда они прислушались к этому совету, – обидеться. Вашингтон был абсолютно прав, когда говорил о том, что на повестке дня стоит более четко сформулированная концепция международного присутствия. Но пытаться объединить это утверждение со стремлением к односторонним действиям – значит заставить отвернуться от себя как друзей, так и врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176