Я полагал, что книга излишне религиозна, а она настаивала на том, что, говоря о жизненной силе человеческого духа, который преодолевает все несчастья, пробивается сквозь пылающие стены мира и распространяется на все безмерное целое, Лукреций имел в виду Бога.
– Бога в твоем понимании, – сказал я.
– Несомненно, – ответила она.
Затем Турья процитировала фразу с клочка бумаги, который вытащила из сумки, ее голос приглушался маской и приобретал странные металлические нотки.
– Меdiо de fonte leporum surgit amari aliquid quod in ipsis floribus angat, – прочитала она, явно стараясь быть предельно точной.
– Что это значит? – спросил я.
Она засмеялась: звук был заглушён маской.
– Выучи древний латинский, и узнаешь!
Я игриво подтолкнул ее и, смеясь, попытался отобрать страницу, чтобы посмотреть самому, но она захохотала и кинулась прочь. Догнав девушку, я прижался к ней лбом – так мы целовались снаружи, где фильтр закрывал доступ к губам. Мы все еще смеялись. Угасающие лучи солнца, отражавшиеся от моря, падали на ее лицо, придавая ему зеленоватый оттенок из-за хлорных облаков, собравшихся над водой. Ее глаза казались еще более глубокими, волосы – более темными, чем обычно. Шум вечернего ветра, Дьявольского Шепота, уже начал усиливаться где-то на востоке. Как будто огромная великанша ростом до звезд и даже дальше снимает с себя титаническое шуршащее платье…
Моя рука проскользнула под рубашку, потом под сорочку Турьи и мягко легла на грудь. Она ослабила пояс, и мы занялись любовью быстро, в спешке, опираясь на скалу у подножия Истенема. Во время оргазма у меня возникло чувство падения, внутреннего скатывания в никуда. Потом Турья сказала:
– Sunt lacrimae rerum.
Последний раз мы были счастливы вместе.
Мы вернулись домой и поспали часик. Затем присоединились к большой компании играющих в холле. Потом все вместе поели и выпили, поболтали и посмеялись. Становилось темно. Кто-то зажег костер, и вся компания уселась вокруг. Смех и водка – они часто бывают вместе.
Мы играли в словесную игру: давали имена теням, которые появлялись в свете костра на земле. Я потерял Турью из виду и позже пошел ее искать. Она сидела в соседней комнате, вдали от веселящихся, тихая и спокойная, с красными от грубого неонового света глазами.
Три дня спустя она сказала мне, что переезжает в женское общежитие, что собирается прекратить отношения со мной, что беременна…
– Все равно это случится, – обыденным голосом произнесла она, – потому что когда начнутся схватки, мне придется переселиться к женщинам, ребенок появится там.
– Но у нас же есть еще столько месяцев времени! – заметил я.
Беременность еще практически не отразилась на ее фигуре.
– И все равно, между нами все кончено, – настаивала она.
Спокойное лицо, пустые глаза, через которые можно смотреть сквозь нее.
Я попытался добиться ответа:
– Почему?
– Потому что.
– И все же?
– Я так хочу.
Я еле сдержался, чтобы не спросить: «И чего же ты хочешь?» Но это звучало совсем уже глупо, даже учитывая мое эмоциональное состояние. Я сел. Наверное, мы находились в общежитии. Должно быть, там. Не могу вспомнить точно.
– Ты должен признать, – проговорила она немного мягче, – что вел себя практически как ригидист.
Я слышал такие слова от нескольких людей, обычно как насмешку, как камень, брошенный в мой огород, который выявлял мое самосознание или эго – еще один архаический термин, но настолько сложный, что я не могу заменить его никаким словом. То же самое происходило, когда я принял на себя обязанности дипломата и стал в глазах других наций «начальником» Алса. Оскорбления от других людей, например от Лихновски, меня не волновали, я отвечал им тем же, но слышать такое от Турьи было больно. Просто непереносимо.
– Я потерял голову, – признал я. – Ты права в своем желании прекратить наши отношения. Но тебе не обязательно переезжать в женское общежитие, если ты не против остаться здесь.
– Сейчас я хочу быть с женщинами. Я подружилась с Зорис.
Стыдно сказать, но я почувствовал укол в глубине души, отвращение к такому легкому переносу привязанности, но я подавил его.
Странное такое ощущение внутри, как будто сдерживаешь рвотные позывы.
– Это объясняет твой интерес к Лукрецию, – сказал я уже тверже.
Она только кивнула в ответ. Потом вытащила из сумки листы, те самые, и отдала мне. Страница, лежавшая сверху, содержала следующее:

Как прекрасно, когда ветер нагоняет огромные волны на великом море, смотреть, как кто-то другой борется со стихией, пытаясь удержать на плаву лодку; и не потому, что нам доставляет удовольствие видеть трудности другого человека, но потому, что замечательно осознавать свое избавление от подобного несчастья. Как прекрасно наблюдать за великой битвой, разворачивающейся в полях, когда сам находишься в безопасности.

Я сохранил отрывок в блокноте.
Три дня, или даже больше, я не выходил из свирепого настроения. Задирал людей, прохожие, замечавшие беспочвенность моего гнева, объединялись с пострадавшим и избивали меня. Но, оглядываясь назад, могу сказать, что именно такого наказания я, наверное, и добивался. В одной из стычек мне сломали шейный позвонок, который привел меня в больницу. Слава богу, Лихновски в тот момент спал, не то он точно начал бы издеваться, и я наверняка убил бы его.
Но речь не о том. Именно тогда, когда отношения с Турьей двигались к завершению, к нам с дипломатической миссией прибыла Рода Титус с охраной из шести человек. Именно тогда Сенар впервые объявил свои претензии на Алс. В начале переговоров с послами я был счастлив с Турьей, в конце – с ума сходил из-за ее отсутствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92