У него в стенах не бревна, а одна труха да черви.
– Правда, правда, Либле! Твоя правда.
– Да что уж…
Звонарь приходит в состояние воодушевления, ему уже начинает казаться, будто предприятие это не чье-то, а его собственное, он снова скручивает здоровенную козью ножку и с горячностью продолжает прежний разговор.
– Мне в свое время доводилось возить строительный материал на хутор Рая, – говорит он, – и бревна, и камень, и то да се, я еще до сего дня помню, сколько всего ушло. Оно конечно, в Юлесоо мы такие хоромы строить не станем, но прикидку-то я сделать сумею, чего и много ли на средний жилой дом надобно. И знаете, господин Тоотс, все сошлось вроде как наилучшим манером! У меня, как по заказу, перерыв в работе, по мне так можно хоть завтра засучить рукава. Да ежели бы я где и подряжен был, так послал бы все к чертовой матери и пришел бы к вам.
– Ты мужик что надо, Либле! – Тоотс похлопывает звонаря по плечу. – На душе у меня сразу полегчало, как только тебя увидел. Не иначе сама судьба или какая другая высшая сила свела нас сегодня. Только не забудь: поначалу – никому ни слова.
– Да что уж…
Едва мужчины успевают заехать во двор и распрячь лошадь, как у них начинается горячее обсуждение: тут, тут и там. Здесь, у края дворовой ограды будет, разумеется, сам дом, лучшего места в Юлесоо не найдешь; сюда – камни, туда – бревна, там – место, где весною удобно будет щипать дранку.
Обитатели хутора с любопытством наблюдают это хождение туда-сюда и размахивание руками, и ломают голову, что же может означать такая суетня морозным зимним вечером. Наконец друзья заходят в дом, и там домочадцы узнают, что с завтрашнего дня звонарь станет приходить к ним, чтобы помочь трепать лен и возить картошку. Молодой хозяин невесть с чего заспешил закончить зимние работы, и домашние недоумевают.
– Какая муха тебя укусила, Йоозеп? – спрашивает старик-отец, выбираясь из задней комнаты. – У нас народу и без того хватает.
– Ну да, но чем раньше мы лен сплавим, тем будет лучше. Сейчас он в цене, поди знай, получишь ли столько в конце зимы.
– А где ты Тээле оставил? – спрашивает старая хозяйка, мать Йоозепа.
– Где оставил? – повторяет сын. – В Рая.
– Она что, к нам уж и не придет больше?
– Отчего же не придет. Пусть себе побудет.
Ужинают все вместе, почти молча. Тоотс и Либле – два заговорщика – лишь изредка роняют какое-нибудь слово. Да, даже звонарь Либле, которого в Паунвере называют «вечным болтуном», в этот вечер серьезен и словно бы при исполнении службы. После ужина закуривают, немного сидят, и хозяин провожает своего нового работника. На дворе Йоозеп Тоотс ненадолго задерживается, оглядывает округу, словно изучая погоду, затем его круглые совиные глаза останавливаются на площадке возле дворовой ограды и видят, как, будто бы поднимаясь из тумана, вырастает там новый хуторской дом. Так, примерно, уже было однажды летом, когда он, Тоотс, лежа рядом с Либле у края болота, строил планы на будущее.
– Прекрасно, прекрасно, – бормочет он, наконец. – Теперь у меня не останется времени думать о фокусах Тээле и, во-вторых, если ветер будет благоприятный, я выстрою себе новый дом. Только так, только так – как говаривал старик Иванов там, в далеком российском краю – если у тебя иной раз на душе кошки скребут, надо что-нибудь делать.
Придя в комнату, Тоотс отыскивает ручку с пером, садится к столу и пишет Пеэтеру Лесте письмо насчет долга. Нет, он никак не стал бы напоминать, но нужда заставляет. Пусть старый школьный друг поймет его правильно.
Йоозеп кладет письмо перед собою на стол, подпирает голову рукой и застывает в такой позе, даже ни разу не шелохнувшись, минут на десять. Наконец, резко поднимается и начинает стелить себе постель. Находит под подушкой шпильку для волос, разглядывает ее несколько мгновений, после чего вновь засовывает туда же.

V

Если в одной из предыдущих глав пишущий эти строки осмелился написать, что гром грянул с «огненного» неба, почему бы в таком случае не посметь ему также употребить такое выражение: «Либле на следующий день является в Юлесоо с «огненной» метелью?» Ведь, в конце концов, при любом промахе можно себя выгородить, если это представляется важным. Но самым лучшим способом отмыться считалось до сего дня выискивание промахов у ближних своих, чтобы, указав большим пальцем через плечо, сказать: «Гляди, что тот и этот сделали!»
Так мы и порешим, поэтому наберемся же смелости да и напишем, что Либле является на хутор Юлесоо с «огненной» метелью. Входит в дом, сворачивает себе отменную козью ножку и произносит:
– Теперь быстренько перекурим и сей же час – тащить лошадь из канавы! Потом ручку трепалки – в кулак, и давай, давай – полный вперед на всех парах!
Как раз в это время возвращается с гумна молодой хозяин, произносит при виде Либле «хм-хью-хьюх» и начинает одеваться по-воскресному.
– Куда ж теперь? – спрашивает звонарь.
– На мызу. Пойду, поговорю с управляющим насчет картошки.
– Верно, верно. Запросите со старика Пюрьеля хорошую цену. Он ведь, как ни кинь, с вами одного поля ягода. Да и не из своего кармана платит – деньги-то мызные.
– Еще и письмо Лесте отослать надо. Смотри, напомни, не то как бы не забыть.
– И снова верно! Я вижу, дело вроде как с места стронулось – а это главное. Взять разгон – и все пойдет, как по маслу. Поставим дом, тогда у вашего Лутса опять будет чуток матерьяла, чтоб сочинять-то. А что слышно – собирается он вторую-то книгу «Весны» писать или нет?
– Черт его знает. А что ему еще делать? Пусть себе пишет!
– И то сказать, нам-то что до этого. Пускай хоть о свадьбе господина Тоотса настрочит, ежели охота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37