Мне претила мысль, что придется обманывать людей, которые отнеслись с такой участливостью к совершенному незнакомцу, и я внушал себе, будто нет разницы, как они будут меня называть, поскольку им ничего обо мне не известно. Я доказывал сам себе, что назвать любое имя не означало солгать, поскольку при данных обстоятельствах это не было бы прямой неправдой. Фамилию я выбрал себе сам, и почему бы не назваться сейчас иначе? И все же, несмотря на все мои выкладки, я не мог избавиться от чувства, что отвечу за доброту неблагодарностью.
И, однако, я понимал, что назваться Клоудиром для меня небезопасно: от матушки я слышал, что это имя в коммерческих кругах Лондона не просто хорошо известно, но пользуется дурной славой. Признание родства с Клоудирами вынуждало меня просить этих добрых людей хранить тайну моей личности, а для объяснения того, насколько это необходимо, мне пришлось бы рассказать почти всю свою историю. Именно этого мне и не хотелось – отчасти из-за нежелания ворошить прошлое, отчасти из-за неуверенности, как воспримут мой рассказ слушатели.
На сей раз Эмма не сводила с меня испытующего взгляда.
– У меня в жизни было столько разных фамилий, что я даже не знаю, какая из них настоящая.
– Как таинственно, – откликнулась Эмма. – И что это за имена?
Я замялся:
– Согласны с одним из них – Кавандер?
Я раз-другой воспользовался этим именем, которое запомнилось мне со времени моего бегства с фермы Квигга.
– Вы хотите сказать, – серьезно спросила Эмма, – что это не имя вашего отца? – Заметив, что я невольно нахмурился, и, как я уловил, неверно истолковав причину этого, она поспешила переспросить: – То есть при крещении вам дали другое имя?
Я кивнул.
– Вы мне не доверяете?
– Умоляю вас, не думайте так, – вскричал я в отчаянии. – Вы были так добры ко мне – ко мне, кто не вправе притязать на такое великодушие. Просто если я назвал бы вам свое настоящее имя, мне пришлось бы пуститься в пространные объяснения.
– Так почему бы нет? Вы боитесь, что мне наскучите? Вот уж глупости. – Эмма улыбнулась. – Я охотно выслушаю вашу историю, какой бы длинной она ни оказалась.
– Вы очень добры. – К глазам моим подступили слезы. – Но дело не только в этом.
– А, понимаю, – сочувственно произнесла Эмма. – Какая же я бестолочь и эгоистка! Вам будет тяжело рассказывать. – Она мягко добавила: – Вас предали те, кому вы доверяли, не так ли?
– Да. Отчего вы так сказали?
– Мне кажется, я вам по душе, однако вижу, что вы не уверены, можно ли мне доверять.
– Да, вы мне по душе! – воскликнул я. – И я вам доверяю. Я доверил бы вам свою жизнь. Вы и ваши родители приняли меня в дом и заботились обо мне, хотя я вам никто.
Эмма с улыбкой пожала мне руку:
– Я рада, что пришлась вам по душе. Но позвольте мне вас переубедить, раз уж вы так недоверчивы. На днях вы меня спросили, есть ли причина, по которой мои родители взяли вас в дом. Я вам сейчас отвечу. – Эмма помолчала, и на лицо ее набежала тень: – После моего рождения и до рождения Николаса у моих родителей был еще один ребенок. Мальчик. Они назвали его Дейвид. У него было слабое здоровье и… – Голос Эммы пресекся. – Теперь он был бы примерно того же возраста; я знаю, что они часто о нем вспоминают. Думаю, ради него они поступили так тем вечером.
На прекрасных глазах Эммы заблестели слезы, однако она, пересилив себя, улыбнулась:
– Что, разве это не доказательство себялюбия? Достаточное, чтобы удовлетворить ваш скепсис и мизантропию?
Я порывисто накрыл ее руку своей и проговорил:
– Я плохо отплатил вам за вашу щедрость и великодушие. Я открою вам свое настоящее имя, хотя оно мне ненавистно и мне мучительно его произносить. Это имя – Клоудир.
Мне показалось, будто Эмма вздрогнула.
– Вам оно знакомо?
– Да, я как будто его слышала. Но не более того.
– Пожалуйста, не называйте его никому, кроме ваших родителей. Я объясню, почему прошу об этом, когда окрепну.
– Обещаю. Но не скажете ли мне, если только это не причинит вам боли, где ваши друзья? Родители, прежде всего?
– Отец… не знаю. А моя мать умерла.
– Ох, Джонни! Я очень сочувствую. Это случилось не так давно?
– Да, совсем недавно.
– То есть сколько-то недель назад?
– Почти что так. В ноябре, двенадцатого.
– Это очень печально. Боюсь, я вас расстроила. Но скажите, если можно, где это произошло?
– Здесь. В Лондоне.
– Я хотела спросить, в каком приходе? Где ваша мать похоронена?
Вопрос был задан самым участливым тоном, но мысленно с необычайной четкостью мне представились темная комнатка в душном дворе и промозглое зловонное кладбище.
Вместо ответа я заплакал.
– Ничего-ничего. – Эмма погладила мне руку. – Я спросила по глупости. У нас будет много времени для разговоров, когда вы окрепнете.
Я сжал ее руку в своей. Слезы меня утомили – и, не выпуская ее руки, я уснул.
Недели две спустя сил у меня заметно прибавилось, и доктор Алабастер, часто меня навещавший, объявил, что скоро мне можно будет встать с постели. Члены семейства бывали у меня по-прежнему, а Эмма проводила в моей комнате большую часть дня: читала мне вслух, беседовала со мной или шила, пока я дремал. Через несколько дней после нашего последнего разговора я сказал Эмме, что могу теперь поведать историю своей жизни, и, хотя мне легче было бы довериться ей одной, нет оснований что-либо утаивать от ее родителей; и мы условились, что она подробно передаст им мой рассказ.
Итак, за неделю с небольшим Эмма узнала от меня почти все (я опустил только кое-какие подробности из жизни матушки): она оказалась замечательной слушательницей, очень чуткой. Я описал свои ранние годы, проведенные с матушкой в Мелторпе, и начало наших финансовых невзгод, возникших, как я пояснил, из-за чрезмерного доверия матушки к своему юристу – мистеру Сансью, который затеял интригу с целью ввести ее в обман.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32