Али на цепи сидел?
Беньёвский зло осклабился:
– Нет, не на цепи. Бывают узы свойства нематериального совсем, кои порвать мы тоже силы не имеем.
– Да, я понимаю, – продолжал Степанов, – какие то узы – узы общего согласия, должно быть, на предмет продажи сих людей в неволю, вот какие!
Беньёвский посмотрел на капитана бывшего с презрительной насмешкой:
– Ты – дурак и изволишь галиматью чесать!
Степанов, худощавый, с большими, навыкате, глазами, бледный, с бородкой острой, от обиды затряс губами:
– Нет, сударь, я не дурак, и, кроме того, я не подлец, как ты, не лгун, а значит, за свои слова ответить я смогу! Так какие узы наложил на твою выю губернатор, коли я видал тебя частенько в городе, на невольничьем базаре, куда приносим ты был в носилках белых? И если я там был, чтоб убедиться, до каких пределов жестокость человечья может доходить, поелику по наивности не верил раньше в возможность такого скотства, то тебя встречал я там беседующим с торговцами, кои даже уводили тебя к себе, приятельски поддерживая под руку. И корабль наш ты продал потому, что он не нужен боле тем, кто скованными в трюме другого корабля поедут!
Было заметно, что адмирал ответ готовил, но замешкался, как видно, с парой слов, и его опередил Коростелев Дементий:
– Отец наш, скажи от сердца, правда то, что сей дерзкий говорит? Хотел в невольников нас превратить?
Беньёвский с горькой укоризной головой покачал:
– Да, дети, не думал я, что дождусь от вас сего вопроса. Думать мог скорей, что каменьями закроете вы рот хулителю. Все, дети, обидели вы меня. Сегодня же пришлют вам то золото, что получил я за корабль. Ваше право делать с ним все что угодно. Нанимайте судно – тем более что, слышал, штурман наш почил – и отправляйтесь куда хотите, но без меня теперь. Клятву свою вы преступили и сомнением доверие ко мне уж подточили. Все, ухожу, прощайте, – и он пошел к дверям.
Но взвизгнула Прасковья Андриянова:
– Батюшка, свет наш, не уходи! Куда ж мы без тебя-то?
– Нет, дети, нет, – глухо из сеней отозвался адмирал.
– Господи, уходит! Взаправду уходит батя! – прокричал муж Прасковьи, Алешка, но Степанов рассмеялся:
– Ждите, уйдет! Да он комедь ломает, шут гороховый!
Подлетели к Степанову трое мужиков, у носа махали кулаками, рожи страшно корчили:
– Молчи ты, кочерыга! Зачем пришел? Пшел, пшел отсель!
Человек десять в сени за адмиралом кинулись, с воплями и зовом жалким. Иван им вслед кричал:
– Ай да мужики! Ай да срамники! Ну, будете вы помнить свой позор, вовек не очиститесь! Плюньте на Бейноску, поплывем в Россию!
Но Ивана никто не слушал, – правда, были и те, кто за адмиралом не бросился, а на месте остался, в нерешительности, смущении и в смятении даже. Слышно было, как молили мужики и бабы адмирала, простить обиду просили, а тот все не соглашался, незло уже куражился, капрызил: «Да нет, дети, не пойду, и не зовите. Недоброхотов там моих немало, не хочу, пусть уж Отец Небесный вам помогает». – «Да пойдем, отец! Зложелателей твоих повыгоним али законопатим им едалы, чтоб не поносили тебя зазря. Ну, идем же!»
Беньёвский, нахмуренный, будто недовольный тем, что дал себя уговорить, появился в покое ведомый под руки с обеих сторон. Андриянова Прасковья на тряпочку плевала и вытирала ему замаранную щеку – адмирал не возражал. Остановились, руки адмирала отпустили, а Беньёвский, приосанившись и кашлянув, сказал:
– Ладно, ребята, прощаю я вам и в сей раз сумнения ваши, но чтоб вдругорядь уж не повторять. Знаете же сами, сколь рачительный я есть ваш попечитель.
– Знаем, знаем! – крикнуло сразу несколько голосов. – Дале говори!
– Ну что ж, скажу, не постесняюсь. Значит, плывем мы с вами, братцы, таперя в океан Индейский на франчужский остров Иль-де-Франс, что от славного Мадагаскара недалече. На острове том помянутом есть власти с полномочиями сильными, у коих хочу я ордер получить на заселение Мадагаскара, где мы устроим с вами российскую колонию, но не от имени императрицы, а под флагом цесаревича. Аль думали, что я похерил, оставил втуне все, ради чего мы начинали бунт наш? Нет, детки, помню! Еще как помню, поелику люблю вас христианской преданнейшей любовью и готов отдать за дело ваше кровь свою до золотника последнего!
Радость всеобщая, шумная, громкая, вопящая сотрясала теперь уж всех. Кинулись к Беньёвскому, плакали, тискали, целовали руки, кто-то в ногах валялся. Благодарили, прощения просили, грозились наказать обидчиков. В стороне стояли только трое: Иван, Игнат и Ипполит Степанов. Устюжинов нахмурен был, артельщик в задумчивом смущенье теребил серьгу, а бывший капитан с издевкой улыбался. Наконец все поутихли, поуспокоились, стали расходиться кто куда. Беньёвский осторожно подошел к Ивану, тронул за плечо:
– Ты, Ваня, вижу, снова кафтан казацкий носишь?
– Да, ношу, – не сумел смолчать Иван.
– А тот тебе приглядней был. Впрочем, ты, вижу, и в мыслях перемену учинил. Напрасно. Хотя сие лишь одни фантазии твои. Ты, конечно, с нами поплывешь...
– Ты уверен?
– Ну а то куда тебе? Не в Россию же... к таким вот... сам видел. Поплывем, Иван. И Мавра с нами будет...
Иван вдруг вспомнил свое виденье, вспомнил плиту, то, как боролся Беньёвский с матерью его за половину тела верхнюю, и холодно сказал:
– Да, поплыву, но не с тобой, а с ними, поелику понял, что люди сии – дети малые, поводырь им нужен. И станешь им не ты, а я. Ко мне же боле не подходи. Физиогномию мерзкую твою я видеть не желаю.
– Что ж, Иван, – ухмыльнулся адмирал, – пестуй своих соотчичей. Скоро, уверен, тебе занятие сие наскучит.
– А наскучит, – ощетинился Иван, – тебя покличу! Ты ведь забавник из первых будешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115