– коротко спросил Беньёвский, посмотрев на поломанный рангоут с перепутанными, рваными снастями.
– Ваша милость, стоянку б сделать не мешало, поломки починить, провиантом, водой запастись – в бочках почти что всех дны повыбивало.
– Куда ж пристанем?
– А вон к той земле, – воткнул Чурин свой толстый палец в горизонт, где маячил зыбко длинный серый берег.
– Что за земля? Местоположение галиота определил?
– Японская земля, ваша милость. Оно-то, знаю, худо к той земле приставать, да уж где беда, там и Бог – может, пронесет, смилостивятся косоглазые, дадут пристанище.
– Сомневаюсь, – покачал головой нахмурившийся Беньёвский. – Нельзя ли без стоянки обойтись?
Чурин капризно воскликнул:
– Да никак не можно, говорю тебе! С такелажем таким да без воды много не наплаваешь, а таперя на пятьсот миль на юг одна Япония лежит – негде исправиться. Что ж, думаешь, не ведаю я об ихней зловредности? Еще в прошлом годе в Охотске толковали, что изверги сии двух гишпанских судов команды тирански замучили, насмерть истерзали. Так ведь то ж латиняне были, а мы под аглицким флагом идем – авось пропустят, и такое случалось. Рискнем, ваша милость! Кто смел, к тому деньги в карман сами скачут. Прикажи пушки изготовить, фузеи да сабли команде раздадим. Затеят гадость какую узкоглазые – мигом острастку им учиним. Народ у нас крепкий, бывалый.
Беньёвский без удовольствия выслушал предложение штурмана, но согласно кивнул головой:
– Правь к берегу, ищи подходящую бухту.
И Чурин, загребая косолапыми ногами, пошел отдавать команду.
Беньёвский же мужиков и офицеров собрал, сообщил им о решении своем, всем приказал, если явятся на корабль японцы, о вере своей и народности не говорить, молчать или на флаг показывать британский. Винблану и Батурину велел привесть в готовность все три корабельные пушки. Панову, Хрущову и Степанову тихонько приказал носить оружие из арсенала корабельного и складывать в кают-компании.
Галиот ожил, зашевелились люди. Кое-как поставив паруса и отдраив палубу перед возможной встречей с японцами, мужики стояли и смотрели на приближающийся берег.
– А чего ж, братцы, пушки-то чистить зачали? – простовато полюбопытствовал угрюмый Сафронов Петр. – Али японцам салютовать готовимся?
– Дурак ты, Петр! – веско ответствовал ему Спиридон Судейкин. – Не видишь разве, что не для потехи чистят? Господа наши Японию, видать, воевать собрались, после чего присоединят ее к венцу российскому и тем сыщут себе прощение Екатеринино. Нас же поставят на островах губернаторами для соблюдения спокойствия и казенной целости.
Григорий Волынкин, обстоятельный, знавший, что его уважают, а поэтому державшийся с достоинством, слова Спиридона опроверг:
– Мели, Емеля! Оружие затем готовят, что японцы иноплеменников не жалуют и даже на землю свою ступить не дают, а нарушившего их обычай казнят немилосердно.
Мужиков известие такое взволновало, зашумели:
– А за каким же хреном мы к берегу тому правим?! Чего мы у тех изуверов не видали?
– Из прорубя да в полымя угодить! Вот те раз!
– Не желаем мы такой стоянки! Пущай назад, в море повертают!
К гоношащимся, шумящим мужикам Чурин подошел, строго цыкнул:
– А ну-кась, языковерченье свое враз умерьте! Не вам, сиволапым, решать, причаливать али нет! Повиноваться дело ваше, – и добавил немного мягче: – Не тронут нас япошки, не боись. Мы их не токмо пушками, но и сморком своим отпугнем. Нам ли сей мелюзги страшиться?
Мужики приободрились и на приближающийся берег уже с любопытством смотрели.
– А с чего ж у них, братцы, обычай такой душегубский завелся? – задумчиво спросил Михайло Перевалов. Ему ответил Андриянов Алексей, мужик с такими светлыми глазами, что, казалось, закрыты бельмами они:
– В Христа не веруют, бонзами службу правят, вот диавол их и наущает правоверных истреблять.
Но Алексею возразили:
– Сие неверно.
Все обернулись – рядом с ними стоял Иван Устюжинов в кафтанчике немецком, при шпаге.
Волосы его цвета дубовой стружки в косицу связаны, бородки пушистой, которой Ивашка прежде так гордился, уж нет – гладенько побрит Иван.
– Ну а коль неверно, – ковыряя пальцем в ухе, сказал Игнат, – так поучи, сделай милость, раз вумником заделался.
– Тому уж двести лет минуло, – заговорил Иван, – как латинянские попы – францисканцы, доминиканцы, августинцы – с наглостью великой принялись народ японский под крыж свой латинянский подводить. И мало того, что сами перегрызлись меж собою, но и тутошних дворян во взаимную вражду вовлекли. Сущим содомом вся земля сделалась. Поначалу японцы новую веру охотно принимать стали, но, разглядев в том причину неурядиц, коими попы католические пользовались и рабов в Европу обманом отправляли, решили корень бедствий своих в одночасье вырвать. Единым указом главного японского правителя всех латинских священников с островов изгнали, а многих и смертию казнили. С тех самых пор и не терпят они у себя иностранцев, говоря, что, пока светит солнце над Японией, ни один иноземец не будет жить на ней и ни один японец ее не покинет. Только голландцам по причине их давней безвредности разрешено бывать на островах и вести торговлю небольшую. Такая вот история.
Мужики молчали, то ли не желая верить Ивану, то ли обмозговывая рассказ.
– Да и откель ты все сие знаешь? – сурово спросил узкогрудый, озлившийся после битья «кошками» Сафронов Петр. – Али тебе сами япошки об оном говорили?
– Нет, я в книге одной прочитал.
– А врут все книги твои, – грубо отрезал Гундосый Федька, хотел было смачно на палубу плюнуть, но подавился слюной, заперхался, закашлял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115