Преступники в ожидании допроса сидели на лавках, испуганно глядели на жаровню. У Герасима Измайлова голова замотана была тряпицей грязной, а над ним с ученым интересом наклонился лекарь Мейдер и тонкими пальцами своими голову ощупывал. Юноше, похоже, худо было. Алексей же Парапчин сидел недвижно, как камчадальский истукан. Жена его, Лукерья, тихо выла.
Беньёвский сидел на стуле в неосвещенном конце трюма, положив ногу на ногу. Был он без кафтана, в одном камзольчике – запариться боялся, что ли? Сидел невеселый отчего-то, понурясь, подперев рукою голову, ни на кого не смотрел.
– Что ж, начинать, ваша милость? – спросил Хрущов.
Беньёвский не ответил, только махнул платочком. И Хрущов, давно уж ожидавший, по заранее составленным расспросным пунктам стал вначале спрашивать Герасима. Штурманский ученик отвечал спокойно, будто и не интересовало его вовсе, что будут делать с ним господа в случае неблагоприятных для него ответов. После вопросов общих, заданных Хрущевым формы ради, поинтересовался председатель:
– Ответствуй суду, Герасим Измайлов, за какой надобностью составил ты с товарищами своими, изобличенными Алексеем Парапчиным да с Лукерьей Парапчиной же, план завладенья галиотом «Святой Петр»? Зачем хотел ты судно под начальство свое привесть?
Юноша, с трудом ворочая распухшим языком, процедил сквозь разбитые губы:
– Назад плыть хотели.
Хрущов возвысил голос:
– В Большерецк?
– А в Большерецк ли, нет ли – разница в том малая. В отечество свое корабль вернуть задумали.
– Вона как, в отечество! – не по пунктам заговорил Хрущов, распаляясь злобой. – А разве не ведал ты, молокосос, что в отечестве твоем не хлебом да солью нас встретят, а кнутом и дыбой? Знал ты сие?
– Знал.
– Ну так на кой ляд тебе оное отечество? Казни отведать захотелось, олух царя небесного?
– Пусть казнь, только б не неметчина, – тихо ответил Герасим.
– Ну и дурак же ты, я вижу! – пыхнул злой насмешкой председатель.
Беньёвский глухо подал голос:
– Господин капитан, извольте по пунктам допрос вести.
Хрущов недовольно нахмурился, но продолжал уже, глядя на лист бумаги:
– Ответствуй, Измайлов, собирался ли ты склонять на сторону свою команду галиота?
– Собирался, – кивнул Герасим.
– А знал ли ты, Измайлов, что не вся команда за тобой, злыдарем, последует, а найдутся и противники?
– Предполагал и такую вариацию.
Хрущов повернулся к Степанову, записывавшему ответы:
– Все строчишь? Поспеваешь?
– Не тревожься, поспеваю, – неприязненно ответил Ипполит Степанов.
– Тогда далее, в самую глубь копнем. Скажи, Герасим, а коли знал что не все пойдут за вами, что мыслил делать с теми... отказчиками?
Измайлов вначале не ответил, будто думал, сколь сильно повредит ответ правдивый, потом сказал:
– В трюм таковых запереть хотели силой.
Винблан, следивший за допросом, подскочил к Измайлову, за ворот рубахи юношу схватил, с треском дернул на себя.
– А не получился силой, что тогда делай?
Герасим с тревогой взглянул на суд, пожал плечами.
– Ну, ну, ответствуй! – прокричал Хрущов. – Если б не получилось запереть, что тогда? Смертью сказнили бы?
– Тогда б схватка с оными была, и уж тут как Господь Бог рассудил бы...
– Сие записать! Записать! – прокричал разъяренный Хрущов. – А таперя ты мне вот что скажи – кого на сторону свою склонить успели? Кто ваши заединщики?
– Не поспели еще обзавестись...
– Врешь, щенок! Ежели донесли на вас, то многим уж песнь свою напеть успели! Запираться не смей – на дыбу взлетишь, как ворона на березу!
– Да говорю ж я вам! Не поспе-е-ли! – протяжно, жалко выкрикнул Герасим, словно испугавшись пытки.
Хрущов кивнул палачу, давно ожидавшему знака. Клим шагнул к Измайлову, испуганному, бледному, – не боись, малый, не боись, – поднял его с лавки, подвел под блок, накинул петлю на связанные спереди руки, скаля черные, гнилые зубы, крепко затянул. Ипполит Степанов не выдержал, повернулся к адмиралу, горячо попросил:
– Ваша милость, не можно ль парня от пытки избавить? Уж и так ему от раны страдание, не выдержит!
Беньёвский ответил, не поднимая головы:
– Пытать.
И Клим, приседая едва ль не до пола, стал тянуть веревку. Через полминуты штурманский ученик висел уже на расстоянии аршина от дощатого пола. Поначалу держался Герасим на веревке напряжением сильных рук своих, но скоро силы покинули его, и плотно сбитое тело юноши неожиданно вытянулось, стало отчего-то худым и длинным, провисающим почти что до самого пола. Но скоро судейские поняли, что палач поторопился.
– Ну что ж ты с ним делать-то будешь, дубина? – спросил у палача Хрущов. – Али не дотумкал рыбьей своей башкой, что раздеть нужно было прежде? Чрез одёжу пытать будем?
Калентьев виновато покрутил крохотной своей головкой:
– С непривычки я, господин судья, с непривычки. Попервой-то всяк блин горбат выходит, – и принялся разматывать уже закрепленный на крюке конец веревки, и скоро юноша грохнулся на пол. Палач торопливо сорвал с него одежду, снова привязал к веревке и снова, тыкаясь в доски тощим задом, тянул Герасима наверх. Во время долгой этой возни Лукерья выла особенно громко, как будто предчувствуя собственные муки, так что Хрущов даже велел ей заткнуться, но женщина не замолчала, а продолжала выть в подол. Муж же ее все время находился точно в столбняке, лишенный страха, языка, рассудка.
Когда Герасим повис опять, Хрущов неспешно вышел из-за стола, приблизился к нему и, смотря почти в глаза Измайлову – судья высок был, – ледяно спросил:
– Кого еще подговорить успели? Отвечай! Не то с живого кожу по-татарски сдирать будем да в трубки скатывать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115