– Вишь ты-ы-ы... – охнул кто-то и тихонько присвистнул от изумления.
– Выходит, он нас не от ротозейства своего, не по глупости, а от хитрости змеиной в море посылал, чтобы угробить? – спросил Гундосый Федька.
– Именно, – кивнул Беньёвский. – Не пустой же корабль отправлять. Порожний кумпанствам намек может дать об умышленности действий хозяина – не поверят. Ну а ежели людьми – какие могут быть сумнения?
– Ай да новостишка! – хлопнул себя по ляжке Суета. – Так ведь сей грех страшнее Каинова выходит!
Беньёвский сильно изумился:
– Да разве ж вы о сем не ведали? А я думал, что вы меня оттого лупили жестоко так, что о душегубстве том знали.
– Ах он змей!
– Аспид сущий!
– Уд диаволов! – закричали мужики, сами не свои от гнева.
– Да что ж то за кумпанства, кои за нарочитую людскую погибель купцам еще и деньги платят?
– Ты вот, наверно, из Петербурга недавно, скажи, как же оное бесстыдство матушка императрица терпит? Или ей доклады на подписание неверные несут?
Беньёвский обвел взволнованных, разобиженных артельщиков насмешливым взглядом и спокойно сказал:
– Верные доклады. Только сама матушка ваша мерзавцев и мздоимцев под подолом у себя греет. Отдала страну на откуп любовникам, в государственном деле не токмо не смыслящим, но и подлым проворством своим единый вред учиняющим, делу империи не радеющим, кои все управление казнокрадам разным передали, купцам и заводчикам, вроде известных жадностью Демидовых и Строгановых. Сии черти во плоти и дерут с вас, сирых, три шкуры, потому как, откажись они от кровопийства своего, не было бы резона заводчествовать и купечествовать.
– Да что ж, – сильно удивился один артельщик, – неужто Екатерина, жена православная, о мерзостях оных не сведает?
Беньёвский криво улыбнулся:
– Православная! Третьего дни она в веру вашу вошла.
– Неужто некрещеная прежде была?
– Зачем же некрещеная? – со смехом воскликнул один из мужиков. – Ее Гришка Орлов своим... крестил!
Артельщики загоготали. Улыбнулся и Беньёвский:
– Веры-то она христианской и прежде была, но только немецкой породы царица ваша, лютерка.
– Может, посему и зловредничает?
– Не ведаю, братцы, отчего недоброжелательство ее исходит, но знаю наверняка, кто беспорядки, лихоимства и стервозность мучителей ваших устранить очень скоро может.
– Кто ж сие, скажи! Мы за того человека молиться станем.
– Не молиться тут, ребята, надо, а делом поспешествовать возведению сей персоны на законный престол предков его. – Беньёвский пристально посмотрел на мужиков, словно думал, нужно ли продолжать. – И той особой, помогать которой мы всемерно обязаны, является императорское высочество цесаревич Павел Петрович, у коего Катерина нагло и скипетр, и державу, и корону исхитила!
Беньёвский строго оглядел артельщиков. Молчали мужики, смущенные смелой, непривычной речью немца. Иногда тишком говаривали сами, что по закону править нужно Павлу, как сыну умершего императора, но тут же разговоры те крамольные кончали, полагая, что не их ума забота решать, кому быть на престоле: коль уж сидит на троне кто-то – значит, не напрасно посадили. К тому ж могли ль они довериться в таком-то деле незнакомому да еще и неизвестной породы человеку? Нет, не могли, а поэтому молчали, смущенно тыча в немытые доски пола носками грязных своих смазных сапог.
– Ну что молчите? – грозно возвышая голос, в котором слышался упрек, спросил Беньёвский. – Али страшитесь? Думаете, наверно, супротив Катерининых генералов некому за цесаревича выступить будет?
– Так ить царица и в самом деле силу немалую имеет, – осторожно вымолвил один артельщик, – куды ж соваться...
Беньёвский презрительно хмыкнул:
– А вы думаете, в России каждый у ног сей блудницы милостей, словно пес голодный, ищет? Нет, есть еще люди, духом и телом крепкие, те, кому ни казни, ни пытки ради правого дела не страшны! Есть оные и при дворе, и в войске, и в самом народе! Более скажу вам – партия сия сильна и токмо ждет единого для всех знака, чтобы бунт начать, обещающий корону законному наследнику, а гражданам – свободы, милости, дешевый хлеб и прочую земную благодать!
Глядя исподлобья на Беньёвского, строго спросил Игнат:
– А ты сам-то... из тех, чай, будешь?
Беньёвский с минуту молчал, тяжело дыша, – раздумывал, можно ли открываться мужикам. Затем торжественно, немного дрожащим голосом сказал:
– Да, откроюсь вам: сослан я в сей далекий, дикий край за правое дело цесаревича Павла. И тоскую я не о том всечасно, что потерял навек былое положение, богатство и чины, а что не могу способствовать начатому, – он замолк, но скоро произнес со вздохом: – После признания моего вверяю я сейчас себя вашей скромности или злосердечию. Узнаю теперь, желаете ли вы томиться в зловонии холопства, али свободы возжаждете под праведной десницей князя Павла.
Мужики разволновались не на шутку. Раздались возгласы сожаления о том, что им не доверяют, хотя они и сами уже давно меж собой кумекали о незаконном императрицы царствии, но только громко об этом еще не говорили – случая не было.
– Господи! – широко перекрестился Игнат Суета. – Да мы здесь все до единого со всеми своими потрохами законному-то да истинно православному с великой радостью передадимся, поелику нет больше мочи кровопийство купцов да прочей торгующей падали терпеть!
– Не станем, не станем боле терпеть! – раздались крики. – Год хотя бы вольными да богатыми пожить! Заели нас купцы, душееды проклятые!
– Говори, говори, как нам Павла Петровича на престол царей российских возвесть! Животы за то дело кладем!
Мужики, бородатые, нескладные, простирали к лежащему Беньёвскому клешневатые руки, азартно, негодующе шумели, осмелевшие от собственной ярости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115