Верхняя тюлевая юбка была приподнята с обеих сторон при пoмощи двух гирлянд из зеленых листьев, переплетавшихся с розовыми вьюнками. Получалось нечто вроде круглого балдахина, позволявшего видеть тарлатановую юбку спереди и с боков. Гирлянды доходили ей до талии, а между обеими их ветвями находились банты из розового атласа с длинными лентами. Вырезной корсаж был задрапирован тюлем и охвачен небольшой пелеринкой с круглыми складками из тюля же и с кружевным воланом. Вместо прически еe черные аолосы сдерживал венок в виде короны из цветов. Два длинных жгута из зелени извивались у нее на голове, ниспадая на шею. Вместо выездной накидки, на ней было нечто вроде короткой кашемировой мантильи из голубой материи, вышитой золотом и подбитой белым атласом.
Вся эта красота и великолепие тотчас же подействовали на туарегов и, в особенности, на соседа Клементины справа-Зль-Хадж-бен-Гемаму, единоутробного брата шейха Отмана и аигенокала Хоггара. За дичью, обильно политой токайским, он был уже сильно влюблен. Когда подали компот аз мартиннкских фруктов, густо орошенный ликерами, он стал проявлять бурные игризнаки безграничной страсти. Гортензия толкала меня ногою под столом.
Грамон, пожелавший установить такое же сообщение с Андой, ошибся и направлении и вызвал иозмущенные протесты адиого из туарегов. Как бы то ни было, к тому времени, когда мы поехали в Мабильский квартал, мы уже знали довольно точно, в какой степени наши гости чтили запрещение Магомета относительно употребления вина.
В Мабиле, пока Клементина, Гораций, Анна, Людовик и трое туарегов отплясывали, как дьявoлы, дикий галоп, шейх Отман отвел меня в сторону и с видимым волнением попросил меня от имени своего брата, шейха Ахмеда, выполнить eго поручение.
На следующее утро, довольво рано, я поехал к Клементине.
— Слушай, детка, — сказал я ей, с трудом разбудив ее от крепкого сна, — у меня к тебе серьезное дело.
Она сердито протерла себе глаза.
— Как находишь ты молодого арабского вельможу, который вчера вечером так нежно прижимал тебя к себе?
— Он… недурен, — прошептала она, краснея.
— Знаешь ли ты, что в своей стране он — неограниченный монарх и правит территорией, которая в пять или шесть раз больше государства нашего августейшего повелителя, императора Наполеона III?
— Он что-то такое мне вчера шептал об этом, — ответила oна, видимо, заинтересованная моими словами.
— В таком случае, что ты скажешь, если тебе предложат вступить на престол, подобно нашей августейшей государыне императрице Евгении?
Клементина изумленно на меня посмотрела.
— Меня просил передать тебе об этом шейх Отман, родной брат твоего поклонника.
Клементина молчала, пораженная и в то же время ослепленная сделанным ей предложением.
— Я… императрица, — произнесла она, наконец.
— Все зависит только от тебя. Ты должна дать ответ до двенадцати часов дня. Если ты скажешь да, мы позавтракаем все вместе у Вуазена — и по рукам.
Я видел, что Клементина уже решила вопрос в положительном смысле и лишь сочла необходимым для приличия проявить некоторую чувствительность.
— А ты, а ты? — простонала она. — Оставить тебя… нет, никогда!
— Дитя мое, без глупостей, — мягко сказал я ей. — Тебе, может быть, не известно, что я разорен? Да, совершенно, до нитки. Я даже не знаю, чем я заплачу за твое молоко против загара.
— А! — протянула она.
Но все же прибавила:
— А… ребенок?
—Какой ребенок?
— Н… наш?
— Ах, да, я и позабыл… Ну, его ты проведешь через cвой брачный баланс. Я даже уверен, что шейх Ахмед найдет в нем много сходства со своей особой.
— У тебя все шутки, — сказала она, и плача и смеясь.
На следующий день марсельский экспресс увозил пятерых туарегов и Клементину. Молодая женщина, вся сияющая, опиралась на руку шейха Ахмеда, который не помнил себя от радости.
— А что, много магазинов в нашей столице? — томно спрашивала она своего жениха.
А тот, широко улыбаясь под своим покрывалом, отвечал:
— Безеф, безеф… Карашо, руми, карашо.
Когда наступил момент отъезда, Клементина сильно взволновалась.
— Казимир, послушай, ты всегда был добр ко мне. Я буду царицей. Если у тебя будут здесь неприятности, обещай мне, поклянись…
Шейх понял. Он снял с своего пальца кольцо и надел его на мой.
— Сиди Казимир, моя друг, — энергично произнес он. — Ты будешь приезжала к нам. Верит кольсо от сиди Ахмед и показат. Все на Хоггар — твоя друг. Карашо, Хоггар, карашо.
Когда я выходил из Лионского вокзала, у меня было такое чувство, словно мне удалась презабавная шутка.
Гетман Житомирский был вдребезги пьян. Мне стоило неимоверных усилий понять конец его рассказа, тем более, что он ежеминутно приплетал к нему куплеты из лучших произведений Оффенбаха.
В лесу однажды юноша гулял, Прекрасный, свежий, как весна.
В руке своей он яблоко держал…
Картина эта вам ясна?..
— Знаете ли вы, кто был неприятнее всех поражен седанским несчастьем?
— продолжал Гетман. — Я… 5 сентября мне надо было заплатить сто тысяч франков, а у меня не было ни сантима… Я взял шляпу и свое мужество и отправился в Тюильри. Императора там уже больше не было… честное слово, не было… Но была императрица, такая добрая, такая милая. Я нашел ее в полном одиночестве: люди — увы! — быстро удирают, когда меняются обстоятельства… С ней был один сенатор, господин Мериме, единственный литератор, с которым я был знаком, и в то же время единственный светский человек.
— Государыня, — говорил он ей, — надо отказаться от всякой надежды. Тьер, которого я только что встретил на Королевском мосту, не желает даже разговаривать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70